Рина с гордостью хвасталась резным гребнем, подаренным ей Иваном, и снабжала его лучшей рыбой. Деревенские бабы и девицы, приходившие за мазями от золотухи и приворотными зельями в обмен на яйца, молоко и сметану, стали наряжаться в лучшие платки и забегать почаще. Баюн теперь по вечерам разваливался на лавке и сыто мурлыкал сметаны ему доставалось значительно больше, чем раньше.
А я я привыкла к Ивану. Привыкла к надежному и сильному мужчине в доме. Тому, что больше ничего не ломается, не падает и не отлетает. Тому, что готовить приходилось гораздо больше. Тому, как щемящее замирает сердце, когда взгляд падает на знакомые темные волосы и могучие руки. Привыкла к нашим ежедневным посиделкам, когда гаснут багровые оттенки заката, и из глубин леса мягкой неслышной походкой подкрадывается ночь.
Мы могли просто сидеть молча, слушая вечернюю перебранку лесных пичуг и басовитое уханье совы. А могли говорить говорить обо всем. О его детстве, жизни в городе, младших братьях, красавице сестре, в прошлом году вышедшей замуж и теперь носящей под сердцем дитя. О лесе, полянках земляники, семейке ежей, нашедших приют под корнями вывороченной ели, лебединой паре в камышах и повредившей ногу косуле. О том, как я появилась в избушке на курьих ножках об этом больше никто не знал, кроме бабули-ягули.
Как меня то ли оставили в лесу, то ли потеряли баба-яга нашла в чащобе трех-четырехлетнюю девочку в одной рубашонке, и все, что удалось у меня узнать только имя. Видимо, меня назвали Василисой, но от страха и по малолетству я сократила это до Лисы. А может, и нет, и меня так звали на самом деле. Узнать истину уже невозможно.
Как баба-яга оставила малышку у себя и научила ее всему, что знала сама. Как однажды уже выросшая девушка вернулась домой с полной корзиной груздей, а избушка пуста, и кот на все вопросы отвечает только: «Му-ур-шла.»
Я привыкла к постоянному желанию прижаться к мужскому крепкому телу и сидеть так, не двигаясь. Желанию провести пальцами по бугрившимся мускулам и шраму на плече, оставшимся после встречи с рысью. Привыкла к незнакомому, тревожащему мужскому запаху. К смешинке в темных глазах. К теплому взгляду, окатывающему меня нежной волной.
Привыкла, хотя и понимала, что нельзя.
С реки начали наползать серые туманы. Утром на травяных стеблях висели крупные бусины росы. На пеньках полезли дружные семейки опят. Лебеди из камышей поставили лебедят на крыло и собирались в дальний путь.
Мы оба понимали, что Ивану пора уходить, но он откладывал это изо дня в день, все время находя какие-то незавершенные мелочи.
Однажды утром я, не выдержав неопределенности, вручила ему сумку с напеченными пирожками и протянула клубок.
Тебе пора уходить.
Лиса
Пора, Иван.
Он ушел молча, не оглядываясь. Я опять смотрела, как его закрывает собой лес. Слезы тихо текли по щекам. Сердце разрывалось при мысли, что теперь он ушел навсегда.
Навсегда.
На три часа.
Я успела только накормить остатками сома Баюна и сесть на лавку, сжимая в руках подушку Ивана. Слезы прекратились, но сердце все так же рассыпалось на кровоточащие кусочки, каждый из которых был связан с моим гостем. Вот тут он поймал меня, когда Баюн терся под ногами и требовал поделиться с ним запеченным тетеревом. Вот к этой полке Иван прикрепил бортики, чтобы не слетала посуда во время шевеления избушки. Вот эти ложки он вырезал короткими летними вечерами, прихлебывая чай с земляничным вареньем. Вот в этой починенной им ступе мы летали лунной ночью над лесом, одинаково смеясь и повизгивая от страха.
Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!
Сердце схлопнулось, прячась от волны нахлынувших чувств: недоумения что он тут делает? Радости он вернулся! Тоски теперь придется прощаться еще раз.
Это кто там хулиганит? заорала я, высовываясь в окно. Сейчас как дам сковородкой! Прекрати издеваться над избушкой!
И надо мной.
Хозяюшка, не бей меня! Дай добру молодцу слово молвить! Привел меня сюда волшебный клубочек!
Меня ураганным ветром вынесло наружу.
Что ты сказал? я не узнала своего голоса.
Смотри, таким же незнакомым голосом проговорил Иван. Он уронил клубочек на землю и проговорил: Покажи мне, клубочек, где суженая моя живет.
Вместо того, чтобы метнуться серой мышкой в лес, клубок подпрыгнул на месте и замер.
Здесь мое счастье, прошептал Иван. Я никуда от него не уйду.
Остатки здравого рассудка, еще каким-то чудом сохранившиеся во мне, неуверенно запротестовали:
Подожди. Но как же Князь Город Твоя невеста и внуки
Две сильные руки уверенно легли на мою талию и прижали к мужскому телу.
Мое счастье здесь, повторил над ухом Иван. Отцу придется смириться. Он сам послал меня искать невесту. И я нашел ее.
Его губы опустились на мои, отбирая последние капли разума. Я с головой погрузилась в огромное, теплое, пушистое счастье, искрящееся детским смехом, нежностью и любовью.
Иван что-то говорил, убеждая то ли меня, то ли себя:
Отец полюбит тебя. А если не полюбит мы применим одно из твоих зелий, а потом сядем в избушку и уедем далеко-далеко Там будем только ты и я и наши дети и Баюн и Рина, если ты соскучишься по подружкам И звезды будут петь нам песни, а мы попробуем подняться в ступе высоко-высоко, чтобы достать до них
Я не слушала, обнимая его.
Обнимая моего мужчину.
Ворожея
В дверь постучали. Негромко, но настойчиво. Вздрогнув, хотя давно ждала, что за мной придут, я торопливо встала, в последний раз поправила расшитый обережными знаками пояс, стягивающий узорчатую поневу, накинула шубку и глубоко вдохнула. Мирно спавший на лавке черный кот поднял морду, шевельнул чутким ухом и вновь свернулся клубочком. Странно, но это немного успокоило мое бьющееся сердце, и я вышла из дома.
Пора, матушка Виринея, склонил голову старейшина Горазд. Его слова прозвучали легко и непринужденно, словно бы он произносил их уже в тысячный раз. Хотя в действительности меня стали называть так совсем недавно, когда отошла к Великой Праматери ворожея Рода Славовичей Собрана. Мне до сих пор казалось, что обращаются не ко мне, и все время хотелось обернуться и посмотреть, не стоит ли за мной та, которую с полным правом можно было величать «матушкой». И даже «бабушкой».
Сколько весен встретила на своем веку Собрана, не знал даже древний беззубый дед Молчан, почти все время проводивший то на печи, то на теплой завалинке. Еще во времена его детства Собрана была такой, какой я впервые увидела ее: с абсолютно белыми, заплетенными в девичью косу волосами, морщинистым лицом, искривившейся спиной и хромой ногой. Правда, глаза оставались такими же колдовски-зелеными, молодыми и пронзительно-изучающими. Казалось, Собрана собиралась жить вечно. Однако сама она так не считала.
Осознав, что подходит ее срок встречи с Великой Праматерью, ворожея начала готовить себе замену и присматриваться к окрестным девчушкам. Не найдя никого подходящего в своем селении, она отправилась по соседним, пока, наконец, не добралась до нашего. Как и о чем она договаривалась с моей матерью неведомо. Скорее всего, мать только обрадовалась, отдавая седьмую дочь в будущие ворожеи, устроив таким образом мою судьбу. Меня, тогда пятилетнюю кроху, никто не спрашивал.
Просто однажды ко мне, выполняющей нехитрую детскую работу собрать гусениц с капусты подошла незнакомая бабка и уверенно взяла за руку. Я хотела было испугаться и зареветь, но взглянула в глаза цвета травы под грозовым небом и слезы скрылись сами собой. Осталась забыта любимая кукла, спрятанная в поленнице от сестер. Маленькая ручка ухватилась за морщинистую крепкую ладонь. Высыпавшиеся гусеницы поспешно прятались под развесистые листья. Никто не провожал меня, никто не целовал на прощание. Мы неспешно и в полном одиночестве шли к воротам.