Лукерья Медведос
Если твой дед луговая собачка
Если твой дед луговая собачка
Глава 1.
Если все до одного твои предки луговые собачки, то, вероятнее всего, и ты появишься на свет луговой собачкой. Родишься не сочной чёрной ежевикой с зелёным хвостиком, которую лопала твоя мамка, когда носила тебя и твоих брата и сестрёнку под сердечком, а крохотным тёплым розовым комочком. И мамка-папа будут любить тебя такого лысого и писклявого, капризного и неугомонного, не дающего отдыхать днём и спать ночью. Любить просто так, за то, что ты такой у них есть лысый, писклявый, да ещё и прожорливый.
Вот и Лари родился луговой собачкой. Если кто незнаком с луговыми собачками, то представьте себе обычную белку, но без кисточек на ушках, даже почти и без ушек, потому что у луговых собачек ушки такие крохотные, что если кто захочет ласково потрепать собачку за ушко, то не очень и получится. Да и пышным хвостом, как у белки, природа пожадничала и не наградила луговых собачек. Хвостик есть, но в жару под ним не спрячешься, от дождя не укроешься, да и красоты в нём немного, хвостик и хвостик, есть и хорошо.
Лари жил в уютной норке почти на самой окраине Поместья Луговых Собачек с мамкой, братом Калю, сестрёнкой Айкой и старым добрым дедом. Дед был почти древний, от него пахло мхом, грибами, пропади-травой, он никогда не выпускал былинку этой травы изо рта. У него был всего один глаз, второй будто зарос и над ним нависала длинная шерсть, как трава над оврагом. Живой глаз был странного золотистого цвета, необычного для луговых собачек, он им ещё довольно зорко видел и всегда хитро щурил. И ещё у деда был огромный, очень глубокий шрам на задней лапе, там совсем не росла шёрстка, в одном месте даже не хватало кожи и мышц и можно было смотреть сквозь дедову лапку.
Внучата, когда были маленькими, часто беззлобно шутили над дедом просовывали какой-нибудь заплутавший росток или корешок через лапу сонного старика на ночь, а рано утром, услышав ворчание и кряхтение, бежали смотреть на сколько растение проросло и как дед медленно и безуспешно освобождается из зелёного плена. Тут же дружно бросались обниматься после ночной разлуки и со смехом спасали его.
Дед никогда не сердился. Он помогал мамке Лари вырастить потомство терпеливо нянчился с внучатами, кормил, играл делал горки из гладких камешков, выстилал их скользкими блестящими зелёными листьями и без устали катал малышей, они просили ещё и ещё, пока не засыпали прямо во время игры. Но теперь деда подолгу не было видно и слышно, он почти всё время спал, ел только несколько зёрнышек в день, предпочитая сладкие, у него не было блох, он только иногда просил почесать спинку самому было уже не дотянуться лапкой. Дед почти не ворчал, как ворчат все старики часто и подолгу, его отнорок (комнатка) был самым маленьким и дальним в норке, внуки, подрастая, часто заходили проведать деда, приносили ему разные гостинцы, не забывали про него, хотя у всех были свои очень важные, уже почти «взрослые» дела.
И если кто заходил Дед больше всего на свете любил рассказывать сказки, байки и небылицы. Чаще всех в отнорке деда появлялся Лари. Он приносил ему свежие стебельки пропади-травы, самые спелые семена и зёрнышки, иногда ягоды, но дед всегда отдавал ягоды Лари обратно, говоря, что очень уж они сочные и что от них в старом животе будет круговерть три ночи подряд. На самом деле дед знал, что ягоды достать не так-то просто и хотел, чтобы любимый внук лишний раз полакомился.
Дед, наверное, в тысячный раз рассказывал Лари свои чуднЫе истории про то, как он однажды залез на огромный куст, нет не куст, даже на целое дерево с невероятно вкусными спелыми красными ягодами, как срывал их одну за одной двумя лапками, как ел, обливаясь и давясь соком, нежную мякоть, где не было ни одного семечка, пока не объелся настолько, что не заметил, как отяжелел и сорвался вниз. Падая, он наткнулся задней лапой на очень острый сучок, проткнул её и висел на дереве вниз головой три луны, пока не выпросил у Божества Справедливости прощения, и оно, Божество, направило к нему отряд муравьёв-листорезов, которые за обещание отыскать и принести им в муравейник несколько свежих грибов согласились помочь деду и сняли его с сучка.
С тех пор дед получил свой ужасный шрам на лапе и на всю жизнь запомнил и усвоил урок, что вкусное стыдно есть одному и непременно надо с кем-нибудь поделиться. Поэтому Лари обязательно должен угостить брата и сестрёнку ягодами, которые вернул ему дед.
Лари рассеянно слушал старика, он знал все эти истории наизусть с детства, смотрел на деда и улыбался, рассматривая его светло-светло-серенькую, растущую где вихрами, где клочками, где почти уже с проплешинами, всю какую-то пыльную, потрёпанную, местами свалявшуюся, наверное, от глубокой старости шерсть, заглядывал в его золотистый глаз, с жалостью смотрел на обвисшие усы, в которых застряли крошки еды, на совсем уже жёлтые кривые зубы, на дёргающуюся от разговора травинку во рту, на всю дедовскую смешную слабую угловатую фигурку.
- Что? Глаз? А глаза у меня никогда и не было, не вырос. Я с одним на свет появился, такое бывает, объяснял дед, отвечая на никем не заданный вопрос.
Думал Лари о том, что дед у него всё же особенный, необычный какой-то дед. Во-первых, потому, что таких старых дедов и вообще настолько древних жителей в поместье собачек больше ни у кого и нигде не было, ни в одной семье. Старые жители поместья в один не очень прекрасный для себя и для своих близких день слышали или чувствовали внутри зов, который заставлял их покидать тёплые насиженные родные места и уходить туда, откуда ещё никто никогда обратно не возвращался.
Услышав этот внутренний зовущий голос, старики становились суетливыми, бросали все свои нехитрые стариковские дела, почти холодно прощались с домашними, а если кого из домашних не было в норе, то и не ждали, уходили, не оглядываясь, будто что-то более важное, чем семья, звало и ждало их в неведомом краю. Дома плакали, но удержать не пытались, отпускали без лишних вопросов, так было всегда, так было заведено. Дед пропустил все сроки ухода, спал себе клубочком в тёплом гнезде из сухой травы и листьев и врал, конечно, что никакого внутреннего призывного голоса не слыхивал, что, мол, плохо слышит.
И ещё у деда на шее, под нижней челюстью, на странной блестящей нити, больше всего похожей на струйку дождя, состоящей из отдельных капелек-звеньев, хранилась довольно большая круглая, блестящая, как и нить, штука. Дед никогда не снимал её с шеи. Она была тяжёлая, внешняя сторона удивительной штуки была холодная, а обратная сторона нагревалась от дедова тепла. И на горлышке у деда, прямо посередине, от штуки было тёмное пятнышко. Штуку можно было нюхать, рассматривать с обеих сторон, водить когтями по причудливым и непонятным знакам на ней, слушать, что происходит внутри штуки, можно было даже пытаться снять её с деда, даже осторожно лизать, пробуя на вкус, но любые попытки укусить или повредить штуку тут же пресекались предупредительным щелчком по носу. От этого она была ещё загадочнее. Она была как луна такая же сверкающая и непонятная. На все вопросы откуда у него штука, дед отшучивался, мол, упала с неба.
Надо сказать, луговые собачки мало что знали о луне. Вообще почти ничего и не знали. Впрочем, так же, как и о солнце. Дед объяснял, учил Лари:
- Солнце, внучек, это полные пригоршни спелого золотистого зерна в лапах Его Величества Небесного Короля. Королевская еда и там, наверху, в высокой богатой воздушной норе никогда не иссякает, и здесь, на земле, у земного Короля она всегда в изобилии, её много, поэтому и лапы правителей всегда полны зёрен и из них даже осыпаются лишние зёрнышки лучики.