Все остальное милости просим, по дебетной линии. То есть только наличными. С зарплаты, ага.
Для человека, у которого на сто процентов реализованы все открытые ему кредитные направления, это фактически означает «все остальное никак».
Майю почти наверняка все это не напрягало бы, будь оно так всегда. Если бы будущее не наступило так быстро. Она помнит себя девочкой, летом, во дворе, с другими детьми, среди пятиэтажек и высоких пушащихся тополей и ничего такого. Кажется, кредиты уже существовали, но родители брали их с осторожностью. Прикидывали, сумеют ли отдать. Теперь прикидывать не надо: алгоритмы уже все посчитали за тебя бери и радуйся.
Майю не напрягало бы это, если бы ей не требовалось прямо сейчас объяснить всю систему пожизненного государственного кредитования человеку, который, похоже, последние лет двадцать провел где-то в ледяной избушке посреди вечной мерзлоты.
Глаза у Эль Греко темные и выразительные, пусть и непонятно, что именно они выражают. Изумление? Разочарование? Когда Майя прерывается, мутант какое-то время глядит на нее, а потом замечает:
Вы живете в довольно специфичном мире. Ты так не думаешь?
«Что еще за вы»?» раздраженно думает Майя.
Пробираясь сегодня по Городу Золотому безо всякого оружия, она, странное дело, чувствовала себя куда спокойнее. Солнца как с утра не было, так и не появилось, но слой облаков тонкий, и света вокруг достаточно. Дневной свет немного непривычный, в нем все кажется совсем не таким четким, как в освещении молла. Но, так или иначе, она имеет возможность разглядеть Фриктаун во всем его беспощадном голом великолепии: груды мусора после вчерашнего, лужи сомнительных жидкостей, несколько вялых весельчаков все никак не закончат беседовать с кирпичными стенами, с закрытыми глазами приплясывать посреди пустой улицы и играть на варгане если то, что делают с варганом, можно назвать игрой. Социотех окутывает этот район молла многозначительной аурой сладостного порока, атмосферой искушений и разврата распоследнейшей степени, но сейчас, днем, Майя видит, с кем тут приходится просыпаться и это, по сути, ничуть не элитарная помойка на старом пустыре, только и всего.
Майя погружается в таинственный сумрак подворотни. Облетающие барбарисовые кусты днем смотрятся куда безобиднее. Она сто лет не видела барбариса и не может удержаться: отщипывает один кислый листочек и жует. Потом, набравшись решимости, шагает к подвальной двери.
Дверь закрыта.
Майя отступает, оглядывает фасад здания. Ага, есть еще одна дверь, на нормальной высоте. Оксана в сто-какой-то-там раз предупреждает о том, что, находясь на территории без покрытия, не рекомендуется заходить внутрь зданий, и Майя выключает звук. Придерживает дверь, но та все равно стукает у нее за спиной кажется, оглушительно.
На лестнице ее не ждут ни грязные одеяла, ни набитые хламом сумки-тележки, ни штабели ресайкл-тары ничего такого, с помощью чего принято обустраивать свое жилище в непокрытых кварталах. Если верить социотеху, а ему верят даже те, кто ему не верит потому что, зараза, неощутимый, как радиация.
Она осторожно поднимается по темному пролету, доходит до первой площадки и озирается. Опять-таки, ничего страшного. Железных бочек с разожженными в них кострами, совокупляющихся прилюдно тел и пакетиков из-под орто не наблюдается. И очень тихо. На площадке три дверных проема, хотя дверь есть только в одном. К ней прилеплен на монтажный скотч клочок бумаги. Шагнув поближе, Майя читает: «тебе сюда». И все.
Ну, ладно. Она дергает дверную ручку.
Теперь перед ней длинный коридор. Она делает два шага, заглядывает в первую по ходу движения комнату. В центре стоят, чуть повернутые друг к другу, два разномастных стула: деревянный цвета ореха, винтажный, и неожиданно новенький офисный. Больше в комнате нет ничего, кроме еще одного дверного проема.
Пожалуйста, садись, раздается из соседнего помещения. Я буду через минуту.
Как будто бы дело происходило в офисе какой-то конторы, и ей предложили подождать в приемной, пока к ней не выйдет менеджер. Майя еще разок взвесила за и против. Опустилась на деревянный стул, который тут же невнятно на это пожаловался.
Ну и вот, теперь приходится отвечать на вопросы об отношении к миру, в котором они живут.
Я привыкла, бормочет Майя, что вообще-то не совсем правда.
Это так? Сидящий на стуле напротив Эль Греко словно читает ее мысли. Когда среда так изменяется в пределах одной взрослой жизни, привыкнуть сложно.
Майе вспоминаются родители. Их поколению как промежуточному этапу тоже открыли какие-то слабенькие кредитные линии на пару направлений. Они не привыкли. Но родители никогда и не стараются привыкнуть, адаптироваться. Побрюзжать на тему «раньше гречка была вкуснее» вот и все, на что их хватает.
А что у вас в подвале? край как искусно меняет тему она. Почему вы не хотели, чтобы я туда
Да наркоманы у меня в подвале, отмахивается Эль Греко. Аддикты, если по-вашему. То есть они там не у меня, а сами у себя, но в любом случае тебе вряд ли там понравилось бы. А вот ты зачем ты в прошлый раз принесла с собой пистолет? Здесь настолько высокий уровень преступности?
Он спрашивает без раздражения, спокойно можно бы даже, наверное, было сказать «по-доброму». Хотя кто его, мутанта, разберет. Майя вдруг чувствует, как на нее накатывает злость, тоже отбрасывает вежливость и огрызается:
Почему ты меня-то спрашиваешь? Сам нездешний?
Кажется, она не сказала ничего смешного, но на губах у мутанта появляется слабая улыбка:
Допустим. Эль Греко одним плавным движением поднимается со своего стула. Давай пройдемся.
Майя искренне не понимает, зачем, но они выходят из дома тем же путем, огибают его и движутся вдоль соседнего здания. До нее не сразу доходит, что внутри определенно кто-то есть. Какое-то шевеление в окнах. И пахнет горелым.
Постоянные резиденты, объясняет Эль Греко, снова читая ее мысли.
На нем черная водолазка и какой-то бесформенный плащ; он похож на персонажа из другой эпохи, притом совершенно безобидного. Майя почти чувствует себя в безопасности. Только вот эти резиденты
В смысле, они отсюда не уходят? уточняет она. Живут здесь?
Эль Греко кивает, глядя прямо вперед. Слишком он спокойный. Собранный, но расслабленный.
Бездомные?
Бездомные всегда интересны, если интересуешься социальной системой, сообщает мутант, поворачивает за угол и направляется к какой-то странной постройке, Майя даже не понимает, что́ это. Согласна? Бездомные это событие, которое система так или иначе не смогла обработать. В системе, обладающей полнотой, человеку в любом случае находится некое место. Он может работать, учиться, сидеть у себя дома, сидеть в тюрьме, быть убит на войне или казнен за преступление и все это детерминированные состояния. Хорош этот человек с точки зрения системы или плох неважно: в полной системе всегда находится ячейка, куда его до́лжно поместить, чтобы он был «где-то». Бездомный это человек «нигде». И это любопытно.
Лично она не видит в пристрастии к орто, «полетаю» или старой доброй алкахе ровным счетом ничего любопытного. Но кто-то ведь и серийных убийц романтизирует.
Эль Греко бросает на нее быстрый взгляд и улыбается более явно:
Это не бездомные. Это дауншифтеры. Ручные революционеры, беглецы с подстраховкой. Живут здесь по несколько месяцев, потом возвращаются в порочную систему.
Майю внезапно осеняет, что́ есть странная постройка перед ее глазами: она вспоминает про метавангардистов и полипену. Сотовая вышка-часовня.
Внутри интереснейшие фрески, сообщает Эль Греко. Современные, конечно. Хочешь взглянуть?