Когда шествие приблизилось к дому Фроси она мигом выскочила навстречу скорбной процессии, завыла, запричитала, воздела руки к небу. Но никто почему-то не пожелал её успокоить, не приблизился, не посочувствовал. Люди стояли отдельным темным островком и смотрели на горе скорбными глазами. Они всё понимали по-своему, как будто знали, как Фрося встретила своих детей после возвращения из приюта.
Потом Катя лежала на лавке в большой комнате, в деревянном гробу из осины и с ней приходили проститься незнакомые люди, как с настоящим взрослым человеком. Как будто она выросла после смерти, стала такой же, как они. Лица у людей были вытянутые и строгие, скованные тайной скорбью, только их желтоватые подбородки упрямо и остро выдавались вперед.
В большой комнате на этот раз сильно пахло ладаном. Какая-то старушка, утопая в сизом тумане от горящих свечей, тихим голосом читала толстую книгу в кожаном переплете. Её губы мерно шелестели в шепоте, а шершавые пальцы при этом теребили конец очередного листа, и от этого углы всех без исключения страниц в старой книге были темноватые и неровные, как бы немного поеденные мышами. Когда читающую старушку о чем-нибудь спрашивали, она делала испуганное лицо и что-то быстро отвечала, но что она говорила, никто не мог разобрать, потому что шепелявый и свистящий звук её голоса был похож на шелест осенней листвы.
Из детей по-настоящему смерть Кати переживал только Алешка. Он затосковал. Несколько раз подходил к бедной Кате, брал её за руку, вернее дотрагивался до холодной Катиной руки, и тихо-тихо повторял: «Ты, Катя, была самая любимая сестра у меня. Прости Тебя никто не любил, а я любил. Честное словно». Если бы Алешка умел плакать, он бы заплакал, но у него не получалось, и от этого ему было ещё больнее.
Похоронили Катю на следующий день. Дед Абросим на телеге отвез маленький гроб до кладбища, там на двух ручниках с бабкой Абросихой они спустили гроб в могилку и засыпали землей. Кроме них на кладбище была ещё Фрося и несколько набожных старушек в темных одеяниях. В зеленоватом утреннем небе над кладбищем кружила стая грачей, они то и дело пролетали над головами людей, над темно-зелёным бугром кладбища, над холмиком свежей земли. А в это время откуда-то из-за реки раскаленным медным шаром поднималось огромное оранжевое солнце. Жизнь продолжалась, не смотря ни на что.
Вечером того же дня Алешка пошел сбирать. Он сказал, что домой до зимы не придет, пока не нужно будет идти в школу. Фрося сначала на него обиделась, сказала, что это нехорошо, не по-человечески, но потом махнула на его прихоти рукой. Пусть идет, может и правда прокормится у чужих людей.
Но выйдя за село, Алешка неожиданно решил, что чем «ручки дергать», лучше он попробует пожить на старой Бушковской пасеке. Там давно уже никто пчел не держит, а дом стоит себе, ещё совсем хороший с виду. Алешка этот дом немного подремонтирует, потом сделает себе лук и стрелы, а после займется охотой и сбором ягоды вот и проживет. Может быть, у него даже так хорошо всё наладится, так дело пойдет, что вся семья к нему на жительство переедет. А что? Если разобраться, он уже человек самостоятельный, смелый, сообразительный. Недавно Гришке Устинову по шее надавал, хотя Гришка на два года старше его. Это оттого, что Алешка злой, а злой он потому, что всё время есть хочет. И материться он умеет, как большой мужик, и писает на угол дома, как настоящий хозяин, и пукает громко Да если разобраться, он бы и женился, пожалуй. Вдвоем-то в лесу сподручнее, веселее.
Когда Алешка из дома уходил, мать дала ему холщёвую котомку, новые лапти, пару онучей и черствый каравай ржаного хлеба. Перед уходом Алешка обнял сестёр, похлопал их по хрупким спинам и сказал: «Живите Мать вас не обидит». Они расплакались. Видимо решили, что Алешку они сейчас тоже больше не увидят, как не видят Катю. И калитка после его ухода долго скрипела. Это не к добру
А через несколько дней к Фросе неожиданно приехал старший сын мужа от первого брака, Анатолий. Он учился в лесном техникуме, был высок и статен как молодой офицер, но на Фросю большого впечатления не произвел. Ей было не до этого. Молодой человек выпил с Фросей чаю, поговорил о том о сем, а потом, от стеснения опустив глаза, попросил у Фроси лисий полушубок отца, который сейчас всё равно никому в их семье не нужен, потому что всем велик. Фрося от досады аж покраснела вся, немного помолчала для приличия, а потом решительно ответила:
Полушубок я тебе не отдам. Ты уж не взыщи.
Как? удивился молодой человек. Он же вам всем не по росту. Не по размеру. Что ему без дела-то лежать?
Не отдам, повторила Фрося. Могу отрезать от него половину, если нужно, а другая половина моя. Я жена твоего отца, хоть и бывшая. Но у меня тоже права кое-какие имеются.
Но войдите в наше положение, взмолился молодой человек, мы тоже без средств остались после смерти папы. Нам нужно учиться Мне не на что купить зимнее пальто, и это как бы наше наследство. Память от него. Всё, что осталось.
Полушубок сейчас мой, вот и весь сказ! отрезала Фрося решительно и показала рукой на детей. Это тоже его дети. Они есть хотят Так что, что бы вы мне не говорили, я своего решения не изменю
Вечером разочарованный и несчастный молодой человек навсегда покинул Рябиново. До Кумен он шел пешком. Солнце ещё светило ярко, какие-то птицы звонко пели над ржаным полем, облака плыли с запада округлые, и трава вдоль обочины мягко волновалась от ветра, но на душе у молодого человека было темно и холодно, как в погребе. Его не покидало ощущение, что во всем мире он сейчас один, и никто ему уже не поможет.
На пасеке
До Бушковской пасеки Алешка добрался к вечеру. Оглядел её со всех сторон, обошел вокруг по кромке леса. Дом как дом, только немного покосившийся, потому что задней частью в землю врос, да крыша кое-где поросла зеленоватым мхом. Зато среди леса стоит, среди душистого запаха цветущей липы и высокого зелёного дудника. Алешке нужно только одну ночь здесь переночевать, а потом он привыкнет, освоится. Он не из тех, кто отступает, пасуя перед первыми трудностями. Да и отступать-то ему некуда сейчас. Жизнь так сложилась.
Весь день хлопотал Алешка вокруг жилья, принес сушняка из леса, печь протопил. Залез на чердак, трубу со всех сторон осмотрел, всё ли там в порядке. Заглянул в подполе нет ли там опасных лесных жителей змей. Сходил на речку за водой, понаблюдал, как плещется в ней рыба. На песчаной отмели приметил пескарей, небольших окуньков, сорогу и галавликов. Потом в посудине похожей на чугун, которую за печью обнаружил, вскипятил воду, накрошил туда немного хлеба и посолил. Получилась неплохая тюря. Достал из-за пазухи алюминиевую ложку и стал хлебать незамысловатую еду. После того как поел, ему стало совсем хорошо, даже прилечь захотелось. Вспомнил, как мать ругала за побег из приюта. Улыбнулся, пусть думает, что он куски собирает, ручки дергает, просит подаяние, а он вот здесь неплохо устроился. Ночь тут проведет и привыкнет ко всему, приспособится, потом его калачом отсюда не выманишь. Спать для безопасности можно и на полатях, если что он всех незнакомых людей первым сверху увидит, а его никто не приметит. Да и кого здесь бояться? Катя тоже одна в земле лежит, там, небось, темно и холодно, а здесь-то, в тепле, чем не жизнь?
Вечером Алешка сидел на просторном крыльце, слушал, как гудят сосны на краю леса, подступившие к пасеке из чащи. Потом в небе появилось много красного, вершины сосны сделались оранжевыми, липы нахмурились, листья берез отчетливо зашелестели. И птицы запели громче. Лес стал гулким, но мрачноватым.