– Ну чё, взмок, браток? – Днем в пабах Берт подхватил акцент кокни. – Не против, если я курью ногу на дорожку возьму?
– Это вряд ли, – нервно заюлил парнишка. – Это на попозже. Для приглашенных. Ну, понимаете – на потом.
– Так мы
. Не сложилось. Развалилось все. Реорганизация. Я не расстроился. Весело было тусоваться посреди яблочного сада «Эппл», когда урожай еще не подгнивал.
После той первой ночи я иногда встречал Джона Леннона – он любовался звездами на крыше, или шел по коридору, или играл на рояле в студии, или в Альберт-Холле устраивал «Алхимическую свадьбу», из-за которой все на ушах стояли, – залез вместе с Йоко в большой мешок и сорок неприятных минут трахался с ней у всех на виду, а битком набитый и разобиженный зал гикал, свистел и кричал: «Ну и как там революция, Джон?» – но не видел ничего ярче, яснее и храбрее его пришествия на ту рождественскую вечеринку, когда он ступил между врагами.
Нет слов, какой он был.
Когда он говорил: «Мир», – прислушивалось даже ангельское воинство.
Но я ж тут не валентинку за пять центов сочиняю для мертвой суперзвезды. Вообще-то история моя не столько о Джоне Ленноне, сколько обо всем, что взболтала его смерть у нас на ферме, о миазмах прошлых и будущих, осязаемых и химерических… в основном о трех явлениях, что случились в ту неделю, когда Джон Леннон погиб, – о трех призраках из «Рождественской песни»
.