пахнет сшибленной сиренью.
Подожди, побудь со мной
ветром, шелестом, цветеньем!
И опять, беспечно юн,
слышит этот старый город,
словно звон гитарных струн,
светлых струй веселый говор.
И пускай все дни дожди,
пусть идут они стеною,
только ты не уходи,
будь со мною,
будь со мною!
Ты до крайности нужна.
Я того не принимаю,
чтобы робкая весна
вдруг заканчивалась в мае.
* * *
Ах вы, девочки дискотечные,
импозантные, бессердечные,
где же эта несовременная?
Опустела моя Вселенная.
Как снежинка, порхнув, истаяла,
даже карточки не оставила
только дни, что до боли дороги.
Только шелесты. Только шорохи.
Цветом вишенным сыплет с дерева
Что же, милая,
ты наделала?
* * *
Прохожу на исходе зимы,
весь в снегу, словно в краске маляр,
и опять отбиваюсь от тьмы,
обступающей плотно меня.
Только нет у меня ни угла
как всегда, основательно влип.
Только холод ночной. Только мгла.
Только ветра простуженный всхлип.
Совладать нужно с новой бедой,
но уже поубавилось сил.
Отзовись! Ну, хотя бы звездой,
хоть бы промельком этим косым!
* * *
Дальнейший наш путь неведом,
анализ всего потерян.
И совы ночные ведьмы
бесшумно летят, как тени.
Они не выносят света,
они собрались на саммит.
Они на нас смотрят с веток
опаловыми глазами.
И я, как сова-неясыть,
скольжу над листвою лета.
Но мне до сих пор неясно,
кто напророчил это.
Я жизнь свою проваландал,
но я не скулю, не ною,
поскольку запах лаванды
теперь навсегда со мною.
И нет ничего дороже
реки, что свернулась шалью,
чем лунная та дорожка,
ведущая в Зазеркалье.
Но ночи светлеет колер,
очнулись от спячки птицы,
и страшно от горькой боли,
что это не повторится.
где эта девочка с русой косою?..
* * *
Ты вернулся?
Я лишь на три дня.
Я туда, где дальних гор гряда
Только ты не дождалась меня,
да и не дождёшься никогда.
Был я словно ветром унесён
за границы призрачных держав.
Извини, что это был лишь сон,
извини, я слова не сдержал.
Я по льду скользил он, как фарфор,
Он глазурью абрис твой облил.
Принимал он много разных форм,
но остался призраком любви.
И сегодня вновь в прожилках лёд
и такой же кучерявый дым,
и январь вновь делает облёт
по владеньям голубым своим.
Я плохой, наверное, рыбак:
невод пуст, печален мой удел,
и так долго стынут на губах
те слова, что я сказать хотел.
* * *
Нет, позабыть я уже не способен
этот июль, хоть авральная гонка.
Где эта девочка с русой косою?
Как отыскать в стоге сена иголку?
Как мне вернуть это лунное лето,
где уже места для нас не осталось?
Где эта девочка в женщине этой
В чёрном реглане, скрывающем старость?
Где ты? Ведь ты мне попортила крови,
кроме притворства не вижу я цели.
Где притаилась ты в строгой матроне,
чтобы меня удержать на прицеле?
Где ты? Ответь, прояви ко мне милость
Но уплывает виденье, как жерех,
как отраженье чего не случилось,
в этом пустом тонкостенном фужере.
* * *
Я всё как должное приму:
тебе цветы, репейник мне.
Мне будет легче одному,
с бедой своей наедине.
Я буду жить, себя гнобя,
всему на свете поперёк.
Мне будет легче без тебя
ведь ты не выскажешь упрёк.
Я не нарушу твой покой,
я не желаю вовсе зла,
ведь помню я тебя такой,
какой ты сроду не была.
* * *
Там, где кафе за продрогшим бульваром,
ветер встречает реликтовым сором.
Всё относительно. Я забываю
наши с тобою случайные ссоры.
Наши обиды, что чёрною тенью
пересекают ленивое лето.
Я забываю твоё раздраженье,
я не хочу даже думать про это.
Память свою расщеплю, как лучину:
счастье оставлю, сожгу только горе.
Надо ли помнить, что нас разлучило,
если гораздо важнее другое?
Если, прости, представляется чётко
мне постоянно, не с бухты-барахты,
девушка в джинсах, с короткою чёлкой,
где ты, в каких параллельных мирах ты?
Где ты? Откликнись! Мигни мне зарницей,
дальней кометой и вспышкой сверхновой.
Не довелось нам с тобою проститься
это ль не повод, чтоб встретиться снова?!
* * *
Я ехал с пересадкой, и случай был такой:
соседка по вагону, согнутая клюкой,
мне говорила: «Знаешь, навряд ли есть шкала
определять красавиц я первою была.
Страдали ухажёры такая канитель.
Гармошки вызывали друг дружку на дуэль.
А я всё выбирала: тот хил, тот ростом мал
И самый раскудрявый меня поцеловал»
А я сидел, не верил. Я думал: это бред.
Чего ни сочиняют теперь, на склоне лет!
Морщинистые щёки и складки возле рта
С годами исчезает былая красота.
Я был тогда наивен, упрямее осла,
и вот я сам старею, весна моя прошла,
а с ней две трети жизни, одна осталась треть.
Нет ничего печальней, чем в зеркало смотреть.
Как в сказке, не умоешь лицо живой водой.
Одна теперь отрада попутчик молодой.
И пусть в купе вечернем пойму я по глазам,
что мне он не поверит, да я не верю сам.
* * *
Нет, не истратил я свой пыл.
Пусть много суеты,
тебя я видел средь толпы,
но исчезала ты.
И в этом городе большом,
что был душе не мил,
к тебе я приближался, шёл,
увы, не находил.
Пойми, мне только двадцать лет,
и твёрд я, как наждак.
Цеплялся каждый турникет
в метро за мой пиджак.
Но я не думал в эти дни,
свой продолжая путь,
что я цепляюсь, как они,
за то, что не вернуть.
* * *
Не найти твоих следов
хоть справляйся в МУРе.
Нрав у октября суров
небо брови хмурит.
И, как эпилог всему,
свистопляска буден
это тризна по тому,
что уже не будет.
В лужу тень от фонаря
плюхнулась, косая.
В огород соседский я
камешки бросаю;
Роты ясеней и лип
приспустили флаги;
как горчичник, лист прилип
на спину дворняге
Не уеду ни в Москву,
ни в какие Сочи!
Пусть, как жухлую листву,
дождь меня намочит.
Пусть пройдут и день, и сто,
в том себя утешь ты,
что проклюнется росток
зёрнышка надежды.
* * *
Не гляди в дверной проём, за которым,
задевая крыльями потолок,
проносится огненным метеором
рядом с лампочкой мотылёк.
Знаешь, милая, я ведь тоже,
как и он, счёт теряя годам и дням,
ничего как следует не итожа,
всё кружу по селам и городам.
Знаешь, во мне это неистребимо:
не выношу ни заборов, ни стен.
Оттого и теряю друзей и любимых,
не получив ничего взамен.
Ты уж прости, если чем-то обидел
так много было ненужных дел,
за то, что главного не увидел
наверное, не туда глядел.
За то, что прошу у тебя прощения,
за то, что верю в тебя пока
Кружусь бесконечно мое кружение,
кружение мотылька.
* * *
На откосе сладко пахла мята
Разве мы с тобою виноваты,
если всё на свете голубое,
если вышло всё само собою?
Это было утром в воскресенье.
Мир охвачен странным был весельем,
до краев медовым полон летом.
Что полнее может быть, чем это?
Вот и вечер А тебе всё мало
бабочек в окошко зазывала,
и они шуршали, словно пламя,
вздрагивая тёплыми крылами.
Помнишь? Время с глаз снимает шоры.
Но опять я слышу этот шорох,
только знаю, что уже не в силе
эхо слов, что мы произносили.
* * *
Лес, как старик, костляв и лыс,
ни мух, ни комаров.
Ещё дрожит последний лист,
как гость иных миров.
Трубит зима в хрустальный рог,
холодный воздух сыр
Он так промок и так продрог,
что больше нету сил.
И нет надежды никакой
на лучшее уже.
В сырой земле сплошной покой
страдальческой душе.
А здесь и ветер, и пурга,
и в бодрости нужда.
Зачем, кому и на фига
такая жизнь нужна?
Но я, как этот лист, терпя
земную боль и дрожь,
одно лишь знаю: от тебя
меня не оторвёшь.
* * *
Ветер уснул в рыхлой листве,
лес удивлённо-тих:
необъяснимый струится свет
из глаз твоих колдовских.
Милая, руки твои легки,
робки, как листопад.
Звёзды, как белые мотыльки,
над головой летят.
Тонет луны голубой овал
В копнах сухих омел,
чтоб многоустый ночной хорал
песню любви нам пел.
* * *
Я жил предчувствием разлук,
всё знал я наперёд.
Прощальный в небе сделав круг,
растаял самолёт.
А я стоял, а я смотрел,
лёд каблуком дробя,
и зашагал, как на расстрел,
туда, где нет тебя,
где больше мне покоя нет
в объятьях тишины,
где только память, только след,
лишь боль моей вины.
** *
Давно ль одуванчики пухом сорили?
Теперь же всё серо. Дождь форточку лижет.
Твой город, продутый ветрами сырыми,
всё ближе и ближе,
всё ближе и ближе.
Вокзал, дебаркадер, сараи, бараки