И не весна разгар зимы.
когда поймём и я, и ты,
что забрели случайно мы
на наше кладбище мечты.
* * *
Боже, мурашки опять по коже,
вишенная весна
Лишь силуэтами мы похожи
на позабытых нас.
Солнце заходит в поздних аллеях,
даль растворяет дым
Станет ли краешком нам светлее,
если всё оживим?
Чтобы вернулся запах душицы
пряный, густой, как джем
Сможем ли снова мы воплотиться
в тех, кого нет уже?
В тех, кого ввысь поднимали крылья
и в глубину влекло,
в тех, что когда-то в себе открыли
спрятанное тепло.
Ты не жалей, что хворобы душат,
острой тоской садня,
может, согреются наши души
возле того огня?
Станет ли этот огонь помехой
для монументов льда,
или проклюнется слабым эхом
выстрела в никуда?
* * *
В зимнем мире он захлопнут
ничего не происходит,
он, как чемодан с вещами
им давно в утиль пора.
Только замерзают окна,
и мороз совсем не холит,
и часы нам возвещают,
что сегодня лишь вчера.
Как поверить в то, что верить
невозможно в этом склепе,
задремавшем в нафталине,
где один сплошной покой?
Кто сказал, что тут мой берег?
Я не слышу этот лепет.
Мир опять безбрежно-синий
и нечаянный такой.
И с минуты на минуту.
жду я важного сигнала,
пусть ещё всё очень зыбко,
намечается едва,
я припомню почему-то
ту улыбку, что согнала
с губ беда твою улыбку
и забытые слова.
В неспокойном мире этом
я не массовик-затейник,
я пришёл сюда учиться
пробуждаться после сна,
исцеляться ясным светом
Зацветает даже веник,
коль настойчиво стучится
в двери поздняя весна.
* * *
Сиреневый туман
Нет, это не Париж.
Но горько пахнет март,
курится дым из домны.
И ты, как этот дым
нетающий, паришь
такой же, как и он,
свободный и бездомный.
Взгляни вокруг: всё вновь
готовится цвести,
расти, благоухать.
Динамика, движенье.
Но это лишь запев.
Мир истину постиг:
венец всему один.
Пора плодоношенья.
Вот яблоня. Её
сечёт весенний дождь,
но так она горда,
вздымая ветви круто.
И, может, счастье в том,
что даром ты даёшь
тепло и аромат,
стихи и жизнь кому-то.
не могу без тебя, не могу
* * *
Вновь на стёклах налёт серебра,
и казенные голые бра,
и столбы по колено в снегу,
и на ужин, как прежде, лапша,
и опять каменеет душа.
Не могу без тебя, не могу!
Костыли и линялый халат,
запах хлорки, больничных палат
пожелать бы такое врагу!
Перевязки, врачебный обход.
Что потом? Неизвестен исход.
Не могу без тебя, не могу!
Как ты там? Тебе грустно? Одна?
Любопытная смотрит луна
из окна, предвещая пургу.
Дрогнет лампой очерченный круг
Ненавистное время разлук.
Не могу без тебя, не могу!
* * *
Как спички, молнии о крыши чиркают,
но только видятся, как в забытьи,
твои большие и чуть с горчинкою,
глаза заплаканные твои.
Раскаты грома звучат, как выстрелы
Но над загадкой я бьюсь опять,
как получилось, что столько выстрадав,
ты можешь буднично меня предать?
* * *
В нашей жизни много спорного,
не понять порой всего,
не достиг я, видно, полного
пониманья твоего.
Стало тошно впору вешаться,
я до крайности был зол
и ушёл в тайгу медвежиться
и берложиться ушёл.
На поляне спела ягода,
был цветенья карнавал
Вместе с сойкой, птичьей ябедой,
я и вправду горевал.
Там, у счастья за обочиной,
где мы с ней совсем одни,
вспоминал я озабоченно
все потерянные дни.
Забывал, что ты попутчица,
что сошла на вираже
Забывал, да не получится,
не получится уже.
* * *
Было ли это? Всё-таки, было:
это случается лишь весной,
и девочка, что не меня любила,
сидела в беседке рядом со мной.
Она смотрела на мир с досадой:
никто такого совсем не ждал!
Только вот голос ночного сада
в чём-то обратном нас убеждал.
Впрочем, признаюсь: на самом деле
в этом весеннем саду вдвоём
просто на звёзды мы вместе глядели,
просто думали о своём.
Просто дурманяще пахла вишня,
я отвечал, как всегда, невпопад.
Просто всё это нечаянно вышло
вряд ли тут кто-нибудь виноват.
Надо ль винить те глаза, что шире
неба и яркие, как финифть?
Можно ли эти глаза большие
в чём-то когда-нибудь обвинить?
* * *
Останься! Но поезд трогает,
перроны бегут назад.
Не надо смотреть так строго:
тебя выдают глаза.
Читаю я в них: «Ну что же
уставился, как баран?
Ещё не поздно, Серёжа,
в вагоне сорвать стоп-кран.
Ещё твой путь неопознан,
он пройден всего на треть.
Ещё ничего не поздно
даже и умереть».
А я, на подножке стоя,
от смерти не жду вестей,
раздавленный пустотою
бессмысленных скоростей.
* * *
Не успел тормознуть уехала,
и молчание режет уши мне.
Позову тебя слышу эхо лишь,
отголосок давно минувшего.
В этом лиственном летнем лепете,
пролетающем тёплой стаею,
белым лебедем, белым лебедем
ты в пределах иных растаяла.
Из ушедшего, из забвения
жду ответа и сердцем слушаю,
чтоб, назло всем своим сомнениям,
верить в лучшее, верить в лучшее.
* * *
Тихими шумами, белыми цветами
приходи с ветрами вместе с облаками,
свежестью лесною защити от зноя,
посиди со мною, погрусти со мною.
Мы давно в разлуке, мы давно не вместе,
повилики руки тянутся из мести
к горлу Перехватит сразу же дыханье
Только знаешь, хватит, кончено свиданье.
Счастья не прибудет. Ты не виновата.
Будь же всё, как будет, хоть не так, как надо,
хоть дорога камни, хоть повсюду змеи,
дай забыть тебя мне, если я сумею.
* * *
Она утонула в том мареве мая,
когда ещё спят, и дома на засове.
Я всё не припомню, но я понимаю,
как мало я знаю об этой особе.
Она укатила на чёрном фиате
(потом я её обнаружу в Париже),
умчалась в фиате с глазами фиалки
куда-то, наверное, к морю поближе.
Туда, где не надо подробностей быта,
где киснуть не надо над постными щами,
где слёз не пролито, где будет забыто,
всё то, что случилось, чего не прощали.
Но если придётся судить по-другому,
не стану я думать о верности женской,
я выключу память и брошусь в тот омут,
в тот омут, фиалковый омут блаженства.
* * *
Двери рассохлись Прижмусь щекой.
Ты не ждала гостей?
Слышишь, скулит за окном щенком
осень беды моей?
Я пережил тот резкий виток,
горький судьбы сухарь,
я, как в безводной степи цветок,
медленно засыхал.
Я, словно тля в шумящем овсе,
счастье извёл под ноль.
Я позабыл, похоже, совсем,
что ты была женой.
Видишь, я стал, как папирус, жёлт,
запах принёс мышей?..
Я позабыл, для чего пришёл,
ты не гони взашей.
Окна твои затянуло льдом
в утренней тишине
Это был вроде наш общий дом,
но его больше нет.
Я, словно этот клён во дворе,
к старости порыжел.
Я забываю о той поре,
что не придёт уже.
* * *
На клёнах увядания печать,
и прах листвы дымится у крыльца.
Исход один: нельзя, увы, начать
то, что уже в преддверии конца.
Ни матери, ни сына, ни жены
их след земной упрятала трава.
И только вязкий шёпот тишины,
её неразличимые слова.
Ну, что ж, теперь, наверное, пора
собраться в путь, один остался шаг.
От этого октябрьского костра
не вспыхнет ярко твой родной очаг.
Ты только этот шорох не забудь,
чуть слышный шёпот в сквозняке аллей.
Ну, вот и всё. Ты выбрал этот путь.
Пока не поздно, слышишь, не жалей!
грустное прощание с вылеченным детством
* * *
Подавали ей устрицы на обед
эта девочка дьявольски хороша.
Эта девочка знала цену себе,
но черна была у неё душа.
Ей за благо боль причинять другим.
Полюбить её это смертный грех.
Только любим мы, не кого хотим,
это выше наших желаний всех.
Я носил охапками ей цветы,
по трубе водосточной к ней ночью лез,
и меня арестовывали менты,
заподозрив грабительский интерес.
А она флиртовала, с кем ни пришлось,
наблюдая, какой у меня был вид.
Я терпел. Но однажды, как гейзер, злость
прорвалась из хранилищ моих обид.
Я сказал Я не помню, что я сказал.
Это было где-то в начале дня.
Ничего не помню. Только глаза,
где читалось, что любит она меня.
Я не вник. Ушёл. Впору в петлю влезть.
Это явь была? Или только сон?
Это месть? Ну, да. Ну, конечно, месть
самому себе. До конца времён.
* * *
Спасибо за то, чего не было.
Малька не поймаешь неводом.
Мы были смешны и серьёзны.
«Серёжа, прости, Серёжа!».
Тоненькая, как веточка,
только что расцвела,
спасибо, девочка,
спасибо, что ты была.
Но вот представился случай