и смысл того нас странно огибал,
как будто это не сказать словами,
и мы читаем только по губам.
Пищал в ушах какой-то странный зуммер,
но я на ус тогда свой намотал,
что ничего на свете нет безумней,
когда съедает сердце немо
* * *
Когда утихнет шорох ног,
вне времени уже,
я постучу в твоё окно
на третьем этаже.
Ты, приготовившись ко сну,
предвидеть не могла,
что веткой влажной я коснусь
холодного стекла.
Но ты услышишь мой сигнал,
как радостную весть,
как люди чувствуют всегда,
что рядом кто-то есть,
что у меня (поймёшь ли ты?)
был шанс один из ста
обнять тебя рукой листвы,
на цыпочки привстав
* * *
Два месяца с лишним, два месяца с лишним,
как тень моя призраком бродит по стенам.
И голос мой больше в квартире не слышно,
и кажется, будто она опустела.
Взгляни: пожелтели в прихожей обои,
и двери рассохлись, что кожей обиты.
Мы ссорились здесь и мирились с тобою,
прощая и не забывая обиды.
Здесь нас в январе донимали простуды
и не было крыльев душе для полёта.
И воздух был рыхлый и вязкий, как студень,
и мягко пружинил, как жижа болота.
И мы не смогли насладиться покоем
чего-то опять нам с тобой не хватило.
И что-то такое, и что-то такое,
что главное было, ушло из квартиры.
Всмотрись: по ночам кособокие тени
обходят берёзку и столик трёхногий.
Всмотрись: это наши с тобою потери.
Всмотрись: это наши с тобою тревоги.
Они равнодушно, с нелепым усердьем
по мягким паласам ступают неслышно,
и хваткой бульдожьей сжимают предсердье
два месяца с лишним, два месяца с лишним.
* * *
Вот он мелькает за прожелтью леса,
вот уже видится более чётко
нагроможденье стекла и железа,
камня, что красен, как бычья печёнка.
.
Мир, что ещё добродушно-наивен
и бескорыстен, как сытая чайка,
в бусах огней, что надеты на иву,
словно на праздник собралась сельчанка.
И как шары биллиардные, к лузе
катятся звёзды И та, что женою
станет не мне, и волос её узел
ветер рассыплет волною ржаною.
Боже всесильный! Не надо иного
благодеяния, дай только это:
дай мне забыть её хоть на немного!
Дай мне забыть её! Хоть до рассвета.
* * *
Город угрюмый, изогнутый,
острый, как коготь,
он неулыбчив, и шуток
здесь слышалось мало.
Ветер несёт над землею
печную тяжёлую копоть.
Сколько веков на брусчатке
она оседала?!
В городе этом
мы жили несчастью в угоду
так белокрыльник
хиреет на топком болоте.
Тут же погода
насмешка над всякой погодой,
а потому только дождь
днём и ночью молотит.
Ты уж прости,
что твои обманул ожиданья.
Я не нарочно.
Я тоже об этом жалею.
Я как тот город,
туманной закутанный далью,
как никуда не ведущая
больше аллея.
* * *
Я взглядом тебя провожаю:
идёшь, за собою маня,
чужая, такая чужая,
что больше уже не моя.
Зачем мы с тобой разминулись,
зачем примирились с судьбой?
Всё тянется, не повинуясь,
рука моя вслед за тобой.
И ты Ты уже не такая:
идёшь, без греха на душе,
не требуя, не потакая
и не осуждая уже.
* * *
Что за бред? То снег, то сыро
не зима и не весна,
что-то с неба моросило
непонятное весьма.
Сонный поезд. Одурь скуки.
Шорох медленных минут.
Там сердитые старухи
даже спящие жуют.
Там с мучительным азартом,
жёлтый весь от табака,
отставник играет в карты
в подкидного дурака.
И дышать, казалось нечем,
в том хлеву, что возникал.
Ты ворвалась, как диспетчер
укротитель сквозняка
Это было наважденьем:
ты сидела, так близка.
Это было днём рожденья
тополиного листка.
И апрель пришёл, помешкав,
капледув и стекломой.
Это было, как насмешка
над всесильною зимой.
И мелькала степь седая,
поезд мчался под уклон,
рельсы длинные съедая,
будто связку макарон.
И звенели чьи-то склянки,
кто-то опухал от сна
Но на тихом полустанке
вдруг закончилась весна.
Ты шагнула в шум метели
в предрассветный этот час
в дни, что тускло пролетели,
словно поезд, мимо нас.
* * *
Порывистый ветер
приносит туман и дожди,
весна, словно доктор,
болезнь застарелую лечит.
И лучше забыть и не верить,
прошу я, не жди,
забудь всё плохое,
так будет, наверное, легче.
И выйди на взморье.
Там хлещет волна через пляж
и, гальку швыряя,
мычит с непокорностью бычьей.
Там чаек голодных
рискован порой пилотаж,
когда над волною
несутся они за добычей.
Вот так же и ты
заарканить хотела мечту,
да только не вышло:
ворвалась беда, как цунами.
Ты даже не знала,
что я это перерасту
так пень иногда
обрастает по-новой ветвями
* * *
Жги огнём, на кусочки режь
не забуду раскладку ту:
лётного поля бетонную плешь,
тушу тюленью Ту.
Снег тебе серебрил висок,
ты стояла, дрожа слегка
тоненький вьющийся стебелёк
сорванного цветка.
Ветер позёмку в лицо кидал,
слабый гасил дымок,
а я улетал в навсегда, в никуда,
и было мне невдомёк,
что если б я слышал твои слова,
чувствовал бег беды,
я бы тогда билет разорвал
и не исчез, как дым.
Я бы не выбрал сырой замес
серых и пресных дней,
чтобы остаться в этой зиме
снегом беды моей.
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО ИЗ 1937 ГОДА
Струйки дождя из небесного вымени
Хоть бы они, гомоня,
мне помогли у Всевышнего вымолить
лёгкую смерть для меня.
Так нагрешил я, что пахнет и вышкою,
как ни крути, ни порхай,
и поведёт, в исполнительстве вышколен,
к плахе меня вертухай.
Но не грусти, дождь окно твоё вымоет
и заплутает в плюще
Здравствуй, далёкая! Здравствуй, любимая!
Я это в мокром плаще.
Вспомнишь меня лишь когда-то при случае,
одолевает ли грусть?
Ждёшь ли по-прежнему? Веришь ли в лучшее
в то, что когда-то вернусь?
Я не вернусь, ничего тут нет странного,
я не вернусь вообще.
Это не я. Видишь ты только странника,
странника в мокром плаще.
Тот, кем был я, стал лишь рожью озимою,
в эти подснежные дни
Здравствуй, далёкая, здравствуй, любимая!
Коль что не так, извини.
* * *
Минут убегающих шорох
так ветер листает тетрадь,
и время сгорает, как порох,
и некогда это понять.
Ты слышишь, как в ветках синица
поёт нам, таким молодым?
Не надо ещё торопиться,
давай ещё здесь посидим.
Прикрой утомлённые веки,
давай никуда не уйдём,
чтоб это запомнить навеки,
как помнят о счастье своём.
было это совсем не во сне
* * *
Я не знал, что с собою не совладаю,
а ты не старалась помочь
такая счастливая, молодая,
как новогодняя ночь.
Серпантинною лентой струилась гибко
звёздное пламя, падая в снег,
и какая же всё-таки вышла ошибка,
что было это совсем не во сне!
Вернуть бы время, да невозможно,
несусь куда-то сплошной накат,
и только белая вьётся мошка,
и не растает она никак.
* * *
Закрыло облако полнеба,
дождь без разбора лужи метит
Нет одиночества полнее
когда один ты в целом свете.
Рождаясь из дождя и дыма,
как туча, прячась в голубое,
оно, как рок, неотвратимо
нависло мраком над тобою.
Молчанье Нет его заразней
никто и слова не промолвит.
Но ты встречаешь без боязни
сверканье яростное молний.
И так порой грохочет с неба,
как бьют кувалдою с размаха,
и нету чувства, кроме гнева,
и только в сердце нету страха.
Но небо вовсе не яснее
и вновь тучнеют тучи градом,
и для тебя куда страшнее,
что нет меня, как прежде, рядом.
* * *
Жизнь время мотает на спицы,
впадает душа в летаргию.
Но снова, как раньше, не спится,
всё помнятся ночи другие.
Я слышу листвы шелестенье,
и ветка мелькает кривая.
Своею летящею тенью
она мою тень накрывает.
И гром в отдалении охнет,
и вечер томительно-розов
А помнишь: стучала нам в окна
такая же ветка берёзы?
С судьбою тогда ещё в споре,
мы вздрагивали от стука,
не зная, что нам семафорит,
что нас настигает разлука.
* * *
Бурлит вокруг людской поток
и неба майского сатин.
Давай оставим на потом,
то, что сказать с тобой хотим.
Зачем гадать, что впереди?
От мыслей пухнет голова.
Сегодня, видно, не найти
необходимые слова.
Терпел почти я целый год.
Когда б комфорт ни возникал,
я убегаю от него,
я не могу без сквозняка.
Но эти горькие слова
живут отдельной жизнью слов.
И наступает их обвал,
когда никто и не готов.
Когда придавит, как мешком,
беда, что мир ещё не знал,
когда покажется смешной
воздушных замков крутизна.