В Якутии основных большевистских активистов просто выслали за пределы области, а прочие разгуливавшие по Якутску деятели красной уголовщины усердно запугивали население скорым возвращением большевиков77. Пресса сообщала, что разбежавшиеся комиссары осенью 1918 года достаточно свободно чувствовали себя, например, во Владивостоке, где были узнаны Я. Д. Янсон и экс-военком Иркутского военного округа Т. М. Стремберг78. Благовещенская газета возмущалась, что «полумухинское» правительство эсера А. Н. Алексеевского (ушел в отставку с 11 ноября 1918 года) дает возможность оставшимся в городе красным требовать и кричать на площадях, угрожая возвратом совдеповщины, а убийц, на которых показывают родные жертв страшного мартовского погрома, не преследуют якобы «за недостатком улик» и «не розыском»79.
Б. Н. Мельников (впоследствии один из организаторов разведок Генштаба РККА и Коминтерна) был освобожден в декабре 1918 года в Хабаровске. Арестованный в Енисейске подпольщик П. Ф. Москалёв (будущий второй секретарь Бурят-Монгольского обкома партии) с августа по декабрь 1918 года пробыл в Енисейской и Красноярской тюрьмах, после чего оказался освобожден под залог80. Осужденный к смертной казни М. П. Мельников (в 30‐х годах председатель Камчатского облисполкома) в декабре 1918 года был освобожден из Балаганской тюрьмы на поруки как якобы психически больной. Будущий секретарь Приморского обкома ВКП(б) К. Ф. Пшеницын, арестованный семёновцами в августе 1919 года на станции Маньчжурия КВЖД, в январе следующего года был освобожден за выкуп81. Список уцелевших крупных функционеров РКП(б) очень велик.
Рядовых пленников белые зачастую освобождали в массовом порядке после нескольких недель или месяцев заключения. Чехословаки в начале июня 1918 года отпустили красногвардейцев, взятых в плен под Мариинском, потребовав от рабочих Судженских копей слова, что «освобожденные красногвардейцы не будут, как прежде, заниматься грабежами и насилиями и не будут выступать против идеи народовластия и против чехословаков»82. Большевичка с 1917 года (и будущая легендарная разведчица) Елена-Августа Бердникова, арестованная в Новониколаевске, через два месяца была освобождена, в марте 1919‐го снова задержана и пять дней спустя бежала. Из воспоминаний красногвардейца Е. Новиченко следует, что сдавшиеся в г. Свободном Амурской области отсидели 4,5 месяца в Хабаровской тюрьме, после чего были освобождены83.
Любопытно выглядит эпизод с советским отрядом под руководством Д. И. Бойко-Павлова (будущего партизана), оставленным 4 сентября 1918 года в Хабаровске для охраны его от поджогов и мародерства. На следующий день отряд из 130 уссурийских казаков атамана И. Калмыкова вошел в Хабаровск. Однако только 16 октября отряд Бойко-Павлова был расформирован, сдав 25 винтовок и 20 шашек. В архиве сохранилось и требование отряда к городским властям о выплате жалованья за сентябрь и октябрь, хотя в литературе принята точка зрения, что это уже время жестокого калмыковского террора84. В эти месяцы Калмыков занимался укомплектованием отряда, главным образом за счет красноармейцев, взятых им же в плен или находившихся под арестом, и к началу 1919 года довел численность своего Уссурийского полка до 2 тыс. человек85.
Запретив деятельность большевистских организаций, эсеровские власти на местах фактически оставили многим коммунистам возможность легальной работы в профсоюзах, кооперативных структурах и других подобных учреждениях. Сами эсеры не только практически открыто саботировали многие распоряжения колчаковских властей, но и вели прямую подрывную работу против белых. Через органы кооперации, где густо сидели эсеры, партизаны Восточной Сибири и Дальнего Востока часто получали и продовольствие, и охотничьи боеприпасы86. Полпред ВЧК по Сибири И. П. Павлуновский даже позавидовал конспиративному мастерству эсеров, рассказав в апреле 1920 года подчиненным о том, что видел в архиве Челябинской губЧК «дело об использовании кооперативов эс-эрами для борьбы с Колчаком». «В этом деле, продолжал Павлуновский, тактика технического использования [кооперативных] аппаратов была так ясно обрисована, что оно могло бы явиться руководством для нас»87. Репрессии в отношении кооператоров за пособничество коммунистам имели место88, но не были значительными.
После многочисленных внесудебных расправ и массового освобождения арестованных летом и осенью 1918 года количество политзаключенных на востоке страны было невелико и росло умеренно до самой весны 1919 года. В декабре 1918 года в Западной Сибири (Томская и Алтайская губернии, Акмолинская область) в местах лишения свободы находилось 4553 заключенных, считая и уголовных. В конце июня 1919 года в тюрьмах Тобольска содержалось 3 тыс. красных89, преимущественно военнопленных. Развитие партизанщины наряду с разгулом общеуголовной преступности в 1919 году резко увеличило численность арестантов. По данным Главного управления мест заключения, на 30 июля 1919 года в тюрьмах Сибири, рассчитанных на 15 тыс. мест, содержалось 31 903 человека. Из них 8935 были арестованы в связи со свержением советской власти, а 5098 являлись красногвардейцами и красноармейцами. Еще 2,5 тыс. содержались в тюрьмах без указания причины ареста. Таким образом, политические заключенные и военнопленные составляли несколько менее половины арестантов90, причем в значительной своей части не были сибиряками.
Однако, пытаясь оценить количество репрессированных при белой власти в 19181919 годах и опираясь при этом на произвольную экстраполяцию скудного статистического материала, Е. Г. Михеенков некорректно оценивает общую численность прошедших через пенитенциарную систему Западно-Сибирского региона в 100 тыс.91 Обвиняя Колчака в массовых репрессиях и указывая, что за 1919 год через две томских тюрьмы прошло до 6,5 тыс. человек92, Михеенков не подозревает о причине такого оборота: он был достигнут не из‐за лавины арестов, а за счет массового перемещения в Томск заключенных из Тюмени и Тобольска. Даже в ноябре 1919 года, перед эвакуацией Омска, в губернской тюрьме из 894 заключенных политические составляли всего 41%, сходный процент давала и Бийская тюрьма. Но Михеенков, опираясь на статистику лишь Томской тюрьмы, где были сосредоточены почти одни только политзаключенные, выводит из нее крайне завышенные цифры соотношения политических и уголовных для всех тюрем конца 1919 года, причем на одной и той же странице удельный вес политзаключенных западносибирских тюрем оценен сначала в 6070%, а затем уже в 7080%93. На деле если он и превышал 50%, то не сильно.
В менее населенной Восточной Сибири количество арестантов в разгар партизанщины также было умеренным: в августесентябре 1919 года тюрьмы региона насчитывали до 6 тыс. заключенных, из которых половина концентрировалась в Александровском централе и Иркутской пересыльной тюрьме94, где опять-таки находились прежде всего арестованные из Западной Сибири, Урала и Поволжья. Летом 1919 года в Енисейской губернии заключенных насчитывалось 3200 человек, причем более 60% было арестовано за принадлежность к советской власти и связь с партизанами. В Красноярской тюрьме содержалось 1058 политзаключенных95. Таким образом, цифры арестантов вовсе не свидетельствуют о каком-либо массовом терроре, но при этом следует учитывать уничтожение в 19191920 годах нескольких тысяч узников, зачастую не политических, специально переданных семёновцам и унгерновцам для скорой и, по сути, бессудной ликвидации. Также распространенной формой казни были самосуды при конвоировании в тюрьму, замаскированные с помощью формулировки «убит при попытке к бегству».