И после трёх точек, наверное, обращаюсь во что-то
В скорлупе с лапками. Как верно заметил кто-то:
«Проснувшись однажды утром, после беспокойного сна»
Очутившись в мире, где вода, (как и многие здесь) жаждет дна!
Где о времени судят по наличию стрелок на часах, что есть брак
Где дома, повёрнуты окнами к солнцу (и смотрят), как будто там враг!
Чтобы, наверное, я только думаю, свет затопил их слепые глаза
Как топит волна мёрзлую деревушку, на приступе скал рубежа!
Предыдущую строку я не вижу, за своей тушкой, следующую
За мной, я не помню, но всегда смотрю, несмотря на гнетущую
Атмосферу. Несущую с собой разочарование и подозрение
Что позади никого, а впереди, как прозрение
(не стиха, но прозы конца средоточие)
Моё жалкое многоточие
Пастернак и веревка
Протянутая веревка оказывается злом,
Пастернак смотрит на руки, руки кажутся дном.
Нет тоски сильнее меланхолии. Не созданы тиски крепче депрессии,
Нет того, что душит изнутри, не сравнятся суды и репрессии.
Не сравнится побег за рубеж и оттуда летящие строки,
Пока здесь пробиваются и выносятся приговоры и сроки.
Есть веревка как простота вещей. Есть балка, как завершение дней. Есть солнце,
Лучом падающее на смерть так же, как на церкви маленькое оконце.
Есть подвешенный человек с этим трудно спорить,
Ему уже поздно, как нам, бегущей, стонущей жизни вторить.
"Сырой воздух на набережной становится избавлением"
Сырой воздух на набережной становится избавлением,
Как волна для жаждущей воды суши спасением,
Каменная хватка города тюрьма или утроба,
Схватывает тело как остов и крышка гроба.
Солнце смотрит надрывно сквозь серость тучи,
Петербург под дозой взгляда неотличим от навозной кучи,
Свежесть воздуха распластывается в легких подобно
Дыму сигарет. Бескрайним взором с переулков, что скорбно
Смотрит извне на тебя, на Пушкинский дом или том,
Скучающей вязью стихов и сказок, где гром -
Ничто, кроме желания грозного бога,
Как игла, затерявшаяся в хитросплетениях стога.
Волна, идущая на берег уже мертва,
Как слова, сказанные в пустоту неотправленного письма.
Погода обруганная и проклятая,
Стоит на своём как рюмка за душу пропитая.
И ты стоишь, может быть и не на своём
Месте, или точке в пространстве, где съём
Квартиры становится камнем преткновения,
Философии или определения,
Тебя как «Я», ещё кого-то как «Мы»
Человека здорового, как предвестника яда или чумы.
Звёздное небо, тяготея к живописи Ван Гога,
Вздохом лучей и света станет венцом итога,
Твоей жизни, вереницей прожитых дней,
Как лес обратится в вязанку дров и армию пней.
Ради листов для книг, для чувств, для поэта
Спасаясь в буйстве костров от зноя весны и лета.
Я скомкан тоскующей запиской со словами любви,
Лежу на дне мусорного ведра, считая летящие дни,
Меня окропил осенний лист, павший с дерева,
Смотрящего на зиму как на призрак далекого севера.
Молитва
Возвышенность, как аперитив перед солнцем,
И головы тянутся ввысь, как руки возложенные богомольцем,
Молитва рябит перламутром, скалиться, чуть не плачет,
И слово, где "Боже мой!" перед Иисусом скачет.
Монах, склонившись и потупив свой взор
Думает об утерянных волосах, о том как убрать вихор
Запутавшийся во взгляде, где свод храма равняется анфиладе
А стены сходятся на человеке, а человек при параде
Внутри ублажает нищенство и пустоту
И просто смотрит на мир, на солнце и красоту
Затерянной среди рубинов звезды
А если найдет, обязательно скажет: "Это не ты!"
И прибавит: "Это не я!"
В поисках истины теребя
Пресноводную библию, отлучившись
Самолично от церкви, перекрестившись
На прощание, и сказав: "Не забыл!"
И добавить изгнанником: "Не простил!"
Но вот грянет дождь и озлобленность слов
Смоется, простится, как дорога забудет имена и число шагов
Ангелов слишком много, (ответов и истин не так)
Взор их, горящий любовью, становится как маяк.
Он должен светить, по-другому никак
Ведь по-другому бог, как и дьявол нам враг!
Жизнь это смерть с конца
Симметрия это смерть
Мозга, который и сам
Симметричен. Ведь
Геометрия храм
Без икон, и без лиц
Беса, дьявола, прихожан.
Цветок вырожденье теплиц
Начерчен бутон, тюльпан
Молишься солнцу сам
И погибаешь сам
Город это ничто, выход
Из хватки подъезда
Где возвращенье заход
К новой молитве у кресла.
Библия это дерево
Что умерло как солдат
Где Кесарю кесарево
А грешным дорога в ад.
Это абсурд, дурман
Боль, выкрик, удар
Я гражданин и Тиран
Зверь, скулеж и капкан.
Жизнь придет и к тебе
Как раньше, как и всегда
Жизнь вооружена, и на её мече
Будут твои имена!
Жизнь это смерть с конца
Симметрия, инь и янь
Стертое нечто с лица
Как у алмаза грань.
Это наоборот
Рождение есть аборт
А мертвый цветок в окне
Яркий, живой натюрморт
(А рыба на самом дне
Мечтает попасть вам в рот)
Зоркость восхвалит слепец,
О словах заливает немой
Я хочу завещать конец
Прикрываясь холодной рукой
От солнца, цветов и слов,
Молчания, любви, взгляда;
От смерти, желания, снов
От жизни лекарства и яда.
Видение
Я смотрю на себя так,
Как будто я уже мертв,
Так, как будто побрал меня мор
Так, как будто мой дух телу враг!
Моё тело лежит на полу, рядом со стулом
В мебели больше жизни и чувства, чем в этом, сутулом
Облике не человека, но мертвеца
Начавшего жизнь с другого конца.
Мог бы верить, что умру не в квартире
А в бою, на худой конец в тире
Где сжимая в груди мишень
Запрокинусь и я, и мой день.
Хочется думать, что закрывая глаза
Весь мир обратится в ничто
Громом станет любая гроза
Моё эхо не слышит никто.
"Я поклонюсь теням поэтов"
Я поклонюсь теням поэтов,
Как никогда не кланялся святым
Держащим множество неведомых обетов,
Дрожа под натиском времен, как древний Рим
Дрожал от орд, распутства и усобиц,
И утерял себя, своих детей прокляв,
Плодя врагов, покойников, покойниц,
Все узы государства разорвав.
Я преклоню колени перед Данте,
Что до сих пор скитается в лесах,
Где облики чарующе-занятны
То в зверя обращаются, то в страх.
Понурив взор, глядит изгнанник строго,
Его слова как всполохи небес,
Молитвой изгоняют духа злого
С надеждой на явление чудес.
"Вы можете забыть меня, отдав на растерзанье
Зверям, что в родине моей нашли себе оплот
И гостю говорят: "оставьте упованья"
Вам не пройти и Рубикона вброд.
Мир полон зла и нет здесь в нём надежды,
Нет истин, только судьи и Пилаты,
Где глас рассудка тише, чем невежды
Слова, захваченные в лживые догматы"
Миллисент
Змея укусит больше не страшна,
Хотя и яд наполнил кровоток,
Теперь это бальзам и жизни сок,
И над тобой коса занесена.
Дворцовые интриги колдовство,
Война, тоска, горящий красным крест
Но Миллисент жива, как божество
Как воля к жизни и спасенья жест!
И ветры мира помнят твое имя,
Твою улыбку, твой холодный взгляд,
Где кроме стойкости, печаль невыводима,
Как и убийства, человеческий обряд,
Невыводим из красок мира!
И дело ведь не в Каине, не в Аавеле,
Не в том, что жизнь дорога в сумрачной аллее,
А в нас самих, уйди от мнимого незнанья!
Ведь наш удел: любовь, смерть и страданье
Вот три кумира, три проводника,
Идут внутри и рядом с нами,
Не забывай о них пройдут века
Всё то же, к небесам, развернутое знамя.
Иоанн
Иоанн, на картинах Да Винчи, и его
"Предательская улыбка" не предателя
Но преданного. Отрешенного от всего,
Кроме бога-создателя!
Обезглавлен красивым танцем,
Позабыт даже тем, "кто прибудет следом"
Лишь закат рядится багрянцем,
Говорит: "и мне он неведом!"
Гиппиус
Я попросил у Гиппиус совета,
Она ответила: "любовь, проказа, смерть,
Есть в жизни зло и мало в жизни света,
Есть смрад могилы и могилы лесть
Есть обольщение старухи костяной,
То, что принудит размышлять о ней;
И говоря: "что будет там, за мной?"
До капли жизнь свою испей!"
Её улыбка между слов летала,
Порхала белой птицей, пока смысл