Скорее инстинктивно, чем потеряв равновесие, Осокин упал на колени, потом, с удивившей самого себя скоростью, перебирая руками и ногами, укрылся за ближайшим автомобилем, небольшим микроавтобусом, ныне совершенно неопределяемой марки, но в одной из прошлых жизней, видимо, родившемся «Фольксвагеном» светло-синего цвета. Почти тогда же сверху дождем посыпалось что-то твердое, острое и колючее, оно больно ужалило Осокина в шею и когда он потрогал ладонью ужаленное место, то увидел стекающую между пальцев кровь. Все еще не различая никаких звуков, кроме клубящегося, однотонного гула с редкими вкраплениями стука крови в ушах, Осокин осторожно высунулся из-за машины и посмотрел назад.
Насколько хватало глаз, все заволокло клубящейся мглой плотного серого дыма, поглотившей здание терминала, посадочную полосу и площадку с вертолетом. С далеким, будто из под воды доносящимся, натужным хрустом, все еще торчащий над этим расползающимся дымным облаком, треугольный шпиль диспетчерской вышки, со странной, какой-то болезненной медлительностью, проседал внутрь самого себя, одновременно заваливаясь на бок. От крыши и капота микроавтобуса, от асфальта дорожного покрытия, от спины лежавшего на нем ничком киратца водителя, беззвучно отскакивали падающие с неба мелкие кусочки бетона, металлические фрагменты, осколки и обломки чего-то, что распознать было уже невозможно. В самой глубине дымного марева, где-то там, в районе опрокидывающейся вышки, неохотно, лениво, но при этом неудержимо, росло и поднималось багрово-желтое зарево.
Придерживаясь за бок машины, Осокин поднялся на ноги, машинально вытер о куртку окровавленные пальцы. Потом осторожно ощупал уши пока еще, конечно, определенно сказать было никак нельзя, но, вроде, барабанные перепонки целы, голова, за исключением нескольких мелких порезов от осколков, в порядке. Мало того изнурявшая столько часов подряд, головная боль сейчас практически полностью растворилась в шуме крове. Руки и ноги на месте. Все остальное ерунда.
Упавший на дорогу таксист по прежнему не подавал признаков жизни, и когда Осокин вновь опустился рядом с ним на колени, то сразу понял почему из морщинистой шеи, аккуратно в яремной вене, торчал кусок бурого железа добрых сантиметров пятнадцати в длину. По щербатой поверхности асфальта неторопливо растекалась глянцевая, контрастно-яркая в сравнении с окружающей серостью и грязью всех оттенков, похожая на женский лак для ногтей, ядовито-алая лужа.
Быстро обшарив карманы холщовой куртки таксиста, Осокин почти сразу обнаружил в одном из них искомое ключи от машины, поднялся на ноги и, прежде чем забраться в микроавтобус, еще раз бросил взгляд в сторону того, что совсем недавно было аэропортом. Вышки уже не было, на ее месте или где-то совсем близко, причудливо танцевал, постепенно сливаясь с основным заревом, вертикальный красноватый столб пламени видимо, огонь добрался до подземного хранилища авиационного керосина. Осокин подумал, что, весьма вероятно, он весьма скоро может добраться и до склада боеприпасов, НУРСов, авиабомб или что тут еще у них спрятано. И в тот момент, когда это случится, ему неплохо было бы находится отсюда как можно дальше.
Двигатель, как ни странно, запустился с полоборота, а что еще приятнее Осокин сразу услышал, как он затарахтел, слух постепенно возвращался. Теперь он различал и прочие звуки окружающего мира ровный, страшный гул пламени, треск и скрежет чего-то ломающегося, истошные, нечеловеческие крики. Дым снаружи быстро темнел и сгущался, из серого превращаясь в черный и жирный, пронизанный красноватыми всполохами. В его глубине, черные на черном, судорожно метались уродливые, изломанные тени, очертаниями отдаленно напоминающие людей.
Осокин уже начал потихоньку сдавать микроавтобус назад, когда одна из этих теней вдруг начала расти и приближаться, потом разделилась сразу на три тени центральную, самую высокую, плотную и крепкую, и еще две по бокам поменьше и потоньше. Ждать их Осокин не намеревался, но ему требовалось время, чтобы развернуться в условиях практически нулевой видимости, при этом, по возможности, не слишком сильно повредив машину, и пока он крутил руль, тени вдруг выросли почти перед самым лобовым стеклом, окончательно оформившись в три человеческие фигуры. Когда Осокин узнал их, глаза от удивления полезли на лоб.
Центральной, самой крупной тенью оказался Краусс собственной персоной, но в этом-то, как раз, удивительного было меньше всего, Осокин так и думал, что охотник, скорее всего, выберется. Куда любопытнее было то, что он, словно мощный буксир к которому с обеих сторон прицепили по барже, тащил за собой обоих американцев парня волок за руку, зеленоволосую девицу, окровавленную, но вполне себе живую и даже идущую своими ногами, поддерживал за объемную талию.
В предопределенность, судьбу и прочие глупости Осокин никогда не верил, но, после того, что с ним произошло, тех радикальных изменений, что внес в его жизнь Кират, некоторые уроки пришлось выучить, в частности, усвоить следующее: если, несмотря на все, обстоятельства упорно продолжают складываться определенным образом, то это, скорее всего, не просто так. И очень глупо не обращать на подобное внимания.
Здесь и сейчас, похоже, был тот самый случай.
Краусс пронесся бы мимо, Осокина за рулем машины, равно, как и саму машину, он, конечно же, в дыму заметить никак не мог. Пришлось остановиться, выскочить наружу, преградить всем троим дорогу и проорать Крауссу буквально в самое ухо, из которого тонкой струйкой текла кровь, «Сюда!»
Соображал охотник быстро если он и привирал относительно своих экстремальных увлечений и достижений на этом поприще, то, во всей вероятности, не слишком сильно. Несмотря на то, что Осокин материализовался перед ним из дыма, подобно привидению, никаких лишних вопросов у Краусса не возникло, да и на перепачканном сажей лице с воинственно торчащими вперед, потемневшими усами, не отразилось практически никаких эмоций. Он немедленно поменял курс, одного за другим закинул американцев в заранее распахнутую Осокиным заднюю дверь "Фольксвагена", бросил следом длинный, узкий матерчатый чехол, по всей вероятности, с тем самым своим любимым ружьем, который тоже, несмотря на все, умудрился не потерять, затем сам молча прыгнул туда же. Осокин плюхнулся обратно на водительское сиденье, вывернул до предела руль в ту сторону, где, как ему казалось, должна была бы находиться ведущая прочь от парковки и далее, от аэропорта, дорога, и надавил на газ.
Под колесами что-то хрустело, скрипело и чавкало, два раза машина тяжело перевалилась через какие-то, явно органического происхождения, препятствия, а затем, когда Осокин уже начал увеличивать скорость и даже воткнул вторую передачу, перед самым лобовым стеклом, вдруг возник еще один человекоподобный силуэт, вскинув перед собой вверх и вперед руки. Мелькнуло перекошенное от крика лицо, черно-красная форма, шеврон с оскаленным тигром, вороненый автоматный ствол. Не изменяя положения руля, Осокин добавил газа, по капоту влажно и как-то смазано стукнуло, машина в третий раз подпрыгнула, переваливаясь через мягкое. Новый удар, более слабый, сопровождающийся хрустом дерева в темном дымном мареве Осокин успел различить отлетающую в сторону полосатую перекладину шлагбаума. Сразу после этого автобус пошел куда легче и ровнее без прыжков и тряски. Препятствия кончились, да, видимо, и качество дорожного покрытия здесь было значительно лучше.