Что ты! Нет никого, кого бы я любил больше Господа. И не сомневаюсь в своей к нему любви, я сомневаюсь в себе он замолчал.
Покайся и гони прочь от себя сомнения, брат мой. Доверься Его воле. Ибо все, что произошло с тобой, по воле Его. Разве ты не понимаешь, что ты не случайно оказался в этом месте, что это Он тебе так назначил? Разве не просил ты Его, чтобы Он научил тебя смирению? Вот и привел Он тебя сюда, чтобы ты изучил этот урок, объяснил старец.
Никон прислушался к словам преподобного, и на какое-то время сомнения отпустили его. Однако спустя время перед ним встал другой вопрос: «Кто же я есть, если во всем смиряюсь с волей Бога, червь, гложущий лист на дереве, или человек, имеющий право мыслить и выбрать?», и этот вопрос также не давал покоя, терзал его пытливый ум, заставляя внутренне бунтовать.
Единственное, что примиряло его с собой, была не подвергаемая сомнению любовь к Господу и надежда на прощение, осознание того, что всё, что он делает, нужно Господу. И что тот смиренный отшельнический подвиг, который он сейчас несет, дан ему неспроста. И за это обязательно воздастся
Это все дьявольские искушения. Гони их прочь. Из-за гордыни был повержен дьявол. А теперь этим искушением он и тебя испытывает. Становись на молитву! сурово сказал Елеазар, выслушав однажды с изумлением взволнованную исповедь Никона, когда тот разбудил его среди ночи. Старец в это время болел, и Никон дежурил возле него.
Они опустились на колени. После молитв Елеазар, хотя сам болел, напоил Никона горячим сбитнем и с тревогой спросил:
Ну что, полегчало тебе?
Да, отвечал Никон. Но в голосе его звучала неуверенность. Он глядел в пол, не смея поднять на старца глаза.
Ничего, брат мой. С Божьей помощью все одолеешь. Ты всегда приходи ко мне или же молись, когда сомнения одолевают, посоветовал Елеазар и подумав, добавил: Вот и я тоже за тебя помолюсь.
Через несколько дней Елеазар выздоровел. В один из дней он предложил Никону:
Дам тебе урок: переписывать книги в нашей библиотеке. Возьмешься?
С радостью, откликнулся Никон.
Подружившись со старцем во время его болезни, но больше стремясь убежать от собственного тоскливого одиночества, Никон все чаще захаживал к нему. Оба подолгу беседовали и спорили на разные темы. Порой он мог просто безмолвно сидеть в келье у старца и размышлять, глядя на пылающий огонь, пока Елеазар отдыхал. Ощущение того, что он не один и рядом с ним человек, который относится к нему с отеческой любовью, согревало и успокаивало его.
Когда старик вставал, Никон ходил за ним по пятам: куда тот туда и он. Какое дело старец собирался делать, такое подхватывал и Никон. Он чинил его одежду, вырезал деревянные миски и ложки, разжигал печь и готовил скромный ужин. И делал это молчаливо и смиренно, ни в чем не перечил, даже если Елеазар ворчал и за что-то корил его.
Иной раз Никон так взглядывал на него, что Елеазар только и мог, что перекреститься от удивления: откуда же в человеке столько неистовства и гордыни берется?
Преподобный не прогонял его. Постепенно он и сам привык к задушевным беседам с Никоном, и все чаще встречал его теплой задушевной улыбкой, считая лучшим своим учеником.
Просиживая долгими ночными часами в библиотеке и занимаясь переписыванием старинных рукописных богословских книг, Никон внимательно изучал, сопоставлял и находил неизбежные расхождения в толкованиях исторических событий, делая пометки на полях черновых тетрадей. В отдельную тетрадь он выписывал особенно понравившиеся ему изречения древних философов и богословов.
* * *
В ту самую свою первую и тяжелую для Никона зиму в скиту снег запоздало укрыл задеревеневшую и потрескавшуюся от мороза землю тонким рваным покрывалом. Но все равно всё вокруг вскоре забелело и сделалось ровным и чистым: и тайга, и море, и обрыв над Троицкой губой. Разбросанные по острову избы монахов вросли в большие и неровные сугробы и выглядели обезлюдевшими. И только слабые струйки дыма указывали, что здесь ещё теплится жизнь.
По ночам до слуха Никона, одиноко сидящего в своей маленькой келье, доносился голодный вой волков и тревожное уханье филина. Когда опускались сумерки, длинные черные тени, выступая из тайги, всё больше сгущались вокруг его кельи, Никон усаживался у крохотного слюдяного окошечка, и при свете лучины (ворвань он берег про запас) долго и безотрывно смотрел на дремучий и страшный лес. Вместе с ночной темнотой в его душу проникали грусть и отчаяние, заставляя сердце сжиматься от безысходности и непонятной тоски.
Снег падал сплошной белой стеной по несколько дней, метели сменились крепкими морозами. Повырастали сугробы, и дороги сделались непроходимыми. Монахи, не успев перебраться из своих разбросанных по острову келий в общие жилые монастырские хоромы, с трудом пробирались по лесу на лыжах на воскресные Литургии. Они возили с собой лопаты, чтобы в случае необходимости откапывать дорогу в снегу.
Монахи редко покидали свои кельи. И Салмову по приказу Елеазара приходилось почти каждый день ездить за самыми упрямыми из них на санях и уговаривать перебраться в жилые монастырские хоромы.
Переселившись, монахи занимали небольшие комнатные клетушки на первом этаже. Они не мешали друг другу. И каждый день их суровой и аскетической жизни по-прежнему был строго расписан и заполнен молитвенными правилами и уроками, получаемыми от Елеазара и других преподобных старцев.
Прочитав молитвы и отбив не одну сотню поклонов о каменный и заиндевевший пол, Никон со стоном отчаяния падал на свою неудобную жесткую лежанку в крошечной узкой келье под лестницей, которую он занял в числе первых. Часто не в силах уснуть, он закидывал руки за голову и предавался воспоминаниям. Как будто наяву вставали перед ним торжественные богослужения в Казанском соборе, на которых ему довелось присутствовать, пышные царские выезды. Мысленно он входил в придел и, замерев от волнения, слушал знакомое звучное хоровое пенье
За ужином Елеазар делился с монахами воспоминаниями о том, какие раньше на Анзере бывали зимы, и утверждал, что давно не помнит такого позднего первого снега, злых метелей и обильных снегопадов.
Крепко встали морозы. И красота в лесу сделалась просто неописуемая. Согнувшиеся под тяжестью снега на ветках и на стволах, деревья казались великолепными и царственными хоромами из сказки, спящими в тихом и мягком безмолвии. Не выдержав тяжести навалившихся сугробов, стволы и ветки их ломались.
На Анзере водилось много зверья и птиц. И когда позволяла погода, Никон вместе с Салмовым ходил на охоту на глухарей и тетеревов. Звери здесь были доверчивые. Лисицы не боялись их и подбегали так близко, что достаточно было кинуть палку, чтобы убить. Но Никон и Петр не трогали их.
Убивали голодных волков, которые подбирались близко к монастырю. Иногда удавалось найти в лесу павших животных и снять с них неповрежденную шкуру. И хотя такое случалось не часто, монахи иногда становились невольными свидетелями ожесточенных схваток между зверями. Люди существовали на Анзере бок о бок с дикими зверями и умели читать книгу природы.
На Рождество ударили страшные трескучие морозы. Теперь братья редко выходили из своих комнатушек, и ещё больше стремились к уединению. Они целыми днями просиживали возле печей, которые остывали под утро. Казалось, что жизнь в темных пустых коридорах застыла.
Дрова экономили, тщательно ведя в специальной тетради им учет. Точно также экономили и предметы гигиены, мыло и веники, которые заготовлялись общими усилиями всех братьев под зиму.