Если эти двое узнают, где я сегодня был и с кем общался нет, лучше даже не думать!
Я шлепнулся на стул для посетителей обыкновенных.
Здоров. Тельцов небрежно сунул мне руку, похожую на свиной окорок, украшенный пятью сосисками, и продолжил монолог, до которых он был большой любитель, и даже не любитель, а профи: Но как же можно издавать этого Фрола? Глупость же на глупости! Сравнить хотя бы с моим последним романом, «У попа была собака», где так тонко и вдохновенно использован прием кольцевой композиции, и сразу видно, кто тут мастер, а кто литературное быдло! Посконный же и двух слов не может связать, и вообще, кто он такой? Тут рачьи, слегка навыкате глаза Тельцова преисполнились гнева, а усы зашевелились, словно щупальца агрессивного морского гада. Лижет же задницу власти! Стыдно издавать его! Стыдно же!
Но ведь продается, заметила Пальтишкина. И как. Пятерка в месяц улетает. Допечатывать не успеваем.
Тельцов запыхтел, побагровел, засопел ему наступили на самую больную для писателя мозоль: пусть косвенно, но намекнули, что кто-то пишет лучше, чем он сам.
Разве можно думать о деньгах, когда Россия страдает под гнетом беззаконной власти? Когда попраны идеалы свободы и демократии?! загремел он, а Пальтишкина внимала ему с мягкой, но совершенно равнодушной улыбкой.
Она прекрасно умела делать деньги, и когда доходило до них, мигом забывала о каких-то там либеральных ценностях. Она издавала и переиздавала Посконного, ведь тот добывал в литературной шахте во много раз больше злата, чем Тельцов.
И если бы в этот кабинет принесли мемуары Бориса Борисовича
Я ощутил себя очень неловко, словно нечаянно подсмотрел интимную сценку из чужой жизни. Да, Пальтишкина издала бы книгу президента, и ради нее остановила бы работу над всеми прочими проектами, забыла бы про всех свободных отважных творцов. Тельцов же, если бы ему сделали то же предложение, что и мне согласился бы, не дослушав, ведь борьба с кровавым режимом это одно, а туго набитый собственный карман совсем другое, понимать надо.
Нет, не может быть. Это я придумываю ерунду всякую.
Фрол Посконный язва на теле русской литературы! И мы, совесть России! Тельцов потряс ручищей, и мне ярко представилась зажатая в ней пачка шекелей. Обязаны! Обязаны сделать всё, чтобы исцелить страну от него! Мы должны осудить его! Изгнать! Заклеймить! Коллективное письмо составить! Я же готов набросать проект и стать первым!
При слове «первый» такая алчность загорелась в его глазах, что я вздрогнул.
И с ужасом подумал, что нет, никакая это не ерунда, что Тельцов борется с тираном не по зову души, а потому, что это со всех сторон выгодно за границей тебя замечают, переводят и приглашают, отечественная богема на тебя молится, и вся твоя фронда не мешает доить страну, на которую ты так радостно льешь помои.
И негритянская работа по написанию мемуаров президента никак этому не помешает. Она просто сделает Тельцова богаче, он станет обличать власть еще яростнее, а себя, честного и неподкупного, примется любить и восхвалять еще истовее.
Хотя куда уж?
Вот я, скромный литературный работник! продолжал вещать он. Недоедаю! Недосыпаю! Но я
О том, как он недоедает, красноречиво говорило могучее брюхо, обтянутое дорогой рубахой в попугайчиках. А о недосыпе в обнимку с бутылкой коньяка или вискарика красные глаза и набрякшие под ними мешки.
Радостями плоти Тельцов был изобилен о да! как и самой плотью.
В животе у меня заурчало, я вспомнил, что толком и не ел сегодня, и неприязнь моя к этому болтуну стала еще сильнее.
Слушай, Денис, хватит. На выручку мне неожиданно пришла Пальтишкина. Подписывать ничего не буду. Ты какое хочешь письмо составляй. На «Горгоне» его выкладывай, на «Дожде» или «Эхе» зачитывай. Но я тут ни при чем. Разговор окончен. Стоп.
Когда она пускала в ход это слово, то это значило всё, обсуждать и правда нечего. Знал это я, знал это и Тельцов, которого хозяйка кабинета издавала уже лет десять, если не больше.
Горе тебе, гордец жестоковыйный, ибо на выю твою нашлась другая, пожестче!
Ладно, мрачно буркнул Тельцов. Но остальное же в силе? Он покосился на меня. Договор наш.
В силе. Пальтишкина качнула огненно-рыжей прической. Давай, до встречи.
Тельцов пошевелил усами, кресло жалобно скрипнуло, выпуская могучее седалище, нажранное в процессе беспощадной борьбы с кровавым режимом.
С тобой увидимся на «Литературе свободы». Мне достался небрежный тельцовский кивок. Стукнула закрывшаяся дверь, из-за нее донесся угодливый голос Инги.
Лев. Хозяйка кабинета обратила на меня взор, острый, словно копье. Что надо? Зачем пришел?
Нуу Евгения Захаровна Я постарался принять как можно более несчастный вид. Деньги кончились Шаром покати. Сентябрь на дворе, а за прошлый квартал роялти вы мне еще не заплатили. Пожалуйста, реально тысяча рублей осталась. И помру тогда с голоду.
С Пальтишкиной станется отрезать «денег нет», добавить знаменитое «стоп», после чего мне только и останется помереть, а ей укатить на отдых куда-нибудь в Новую Зеландию или в тур на Калиманджаро, как обычно поступают издатели, наэкономившие на выплатах авторам.
Не заплатили? Ты ошибаешься. Выплаты закрыты.
Я судорожно помотал головой, внутри снова очнулась «тварь дрожащая», и в голосе прорезались плаксивые нотки:
Нет, не может быть. Я смотрел сегодня.
Послушай, Лев На тощем и костистом, не очень женственном лице появилась вкрадчивая улыбка, и я приготовился быть посланным в пешее эротическое.
Впрочем, нет. Сначала мне расскажут, что я гений, мастер слова и должен поскорее сдать новый роман. Но вот у издательства как раз сейчас очень сложный период, и поэтому оно не может заплатить мне вообще ничего, поскольку все до копейки ушло на более важные и срочные выплаты.
Такую песню я уже слышал, и не только в этом кабинете.
Но тут заныли, забулькали динамики стоявшего на столе ноута, намекая, что кто-то пытается прорваться по скайпу.
Погоди. Кто это там? Пальтишкина повернулась. А, Иличев Чего ему надо? Сейчас, минутку.
Со своего стула для обычных посетителей я мог видеть экран и появившееся на нем круглое лицо с распахнутыми, словно удивленными глазами и приоткрытым ртом.
Сергей, привет, сказала Пальтишкина.
Э день добрый. Славная погода ныне в граде Сионе, и песня соловья слышна. Иличев заулыбался. Что это?.. А, понятно Шум странный сегодня я слышал Это кто? Теория Ньютона очень сложная, чтобы ее понять, надо изучить не только Ветхий Завет, но и Каббалу И вот тут она ему и говорит: «Голубчик, откуда это у вас такие панталоны из китайского шелка?»
Иличев выражался так всегда, и не только говорил, но и писал.
Романов его не понимал никто, кроме, может быть, автора, но тем не менее его издавали, ему давали премии, и ту же «Громадную книгу» он получал в позапрошлом году. Больше всего меня удивляло, что кто-то еще и покупал его опусы, и даже, возможно, читал хотя изобильна мазохистами-интеллектуалами земля русская, кто-то ведь и Джойса не для форсу на полке держит.
Стой, Сергей! Что надо? попыталась остановить собеседника Пальтишкина.
Но куда там Иличев нес околесицу вдохновенно, он не рисовался и не любовался собой, он так думал и жил, и, может быть, правда был гением, слишком умным для нас, простых обывателей. Жил, правда, в Израиле, и тем самым избавил историческую родину от множества завядших ушей и скрученных в трубочку мозгов.
Только минут через десять стало ясно, что Иличеву тоже нужны деньги, что роялти ему нифига не перечислили, и что он публично утопится в Мертвом море, громко стеная и проклиная алчных издателей, если этого не сделают прямо сейчас.