Вы кошек любите, заулыбалась Броня.
Гость осторожно опустил Валентино на пол, вымыл руки, и все уселись за стол.
«Судя по худобе, питается он неважно», заметила про себя Фрида. Мать протянула одну куриную ножку мужу, а другую Ференцу многозначительный жест. И было ясно, что гостю все очень нравится и он поддерживает беседу без всякого стеснения. Они обсуждали политику Турции до и после войны за независимость, проблемы Анкары, пытавшейся, маневрируя между Германией и Великобританией, сохранить ровные отношения с обеими державами, притеснения и преследования евреев, антисемитские карикатуры и анекдоты, которые уже появлялись в некоторых ультраправых газетах. Потом разговор перетек на музыку и литературу.
Ференц тоже любил музыку. У них дома в Будапеште стояло фортепиано, на котором играла мать, а его самого в детстве заставили учиться на скрипке.
Однако, добавил он со смехом, вскоре мой учитель по достоинству оценил мой талант и честно сказал матери, что занятия лучше прекратить.
Когда он рассказывал, как ходил на два концерта в народный дом[23] в районе Эминёню и в кинотеатр «Сарай», он поглядывал на Эмму; очевидно, они ходили вместе. Больше всего он любит оперу, а особенно Вагнера. Когда у него есть время, он заходит в «Ашет» посмотреть книжные новинки снова взгляд на Эмму и иногда что-нибудь покупает. Читает он, конечно же, не только венгров, таких как Шандор Мараи или Михай Бабич, но и русскую классику, в особенности Толстого и Достоевского, а из современных французских писателей ему нравятся Ромен Роллан и Анри Барбюс. Когда речь зашла о литературе, рот у Ференца не закрывался, а глаза блестели. Он даже назвал нескольких венгерских поэтов, имен которых Шульманы прежде никогда не слышали. И добавил, что очень любит Назыма Хикмета.
Для Брони это имя прозвучало как команда сменить тему, и она спросила гостя, давно ли он живет в Стамбуле. Сестры насмешливо переглянулись. Наверное, мать вообразила, что Ференц сейчас же начнет декламировать Хикмета.
Ференц уехал из Венгрии, когда там начали притеснять евреев. Он нашел прибежище в Стамбуле, работал на разных работах: успел потрудиться в «Бюро балканских новостей», а сейчас уже год как перешел в фирму, которая занимается импортом радиоламп. А еще он увлекается фотографией.
У нас в Венгрии почти каждому мальчику на бар мицву[24] дарят фотоаппарат. С того времени я увлекся фотографией, а сейчас в Стамбуле вообще снимаю каждый угол.
Известия от его родителей приходили нечасто: они в Будапеште, с ними все в порядке, но война есть война. Их очень тревожило, что Венгрия вступила в войну на стороне Германии. Тут Ференц помрачнел, голос его зазвучал глуше.
Молодой человек говорил с Шульманами на смеси турецкого, немецкого и французского, а вот идиш он знал плохо и ясно было, что в его семье на нем говорили редко.
После обеда Эмма села за рояль и сыграла «Венгерские танцы» Брамса. «Это чтобы ты меньше скучал по родине, улыбнулась она Ференцу. Когда я играю Брамса, я вижу перед собой зеленые берега Дуная, на которых светловолосые венгерские юноши и девушки танцуют в вышитых национальных костюмах». Фрида прыснула.
Так Броня прививала девочкам любовь к музыке: после игры на фортепиано они должны были обсуждать услышанное, описывать образы и сценки, которые представляли во время игры. В известной прелюдии Шопена, казалось, звенели капли дождя, стучавшие по стеклу монастырского окна на Майорке, у которого композитор ожидал с прогулки свою возлюбленную, Жорж Санд. В первой части Шестой симфонии Чайковского грусть стояла на пороге, а в последней прощание и разлука. Сестра, как и мать, обожала фантазировать по мотивам музыки, а Фрида любила просто слушать.
Затем Эмма заиграла вальс Штрауса, растекшийся по воздуху сиропом, потом затейливую композицию из «Королевы чардаша». Все развеселились: кто размахивал в такт рукой, кто топал ногой, а кто и подпевал. Только Самуэль Шульман не участвовал в общем веселье, а лишь задумчиво грыз трубку. Около пяти часов накрыли чай и перед молодым человеком поставили чашку с крепкой заваркой.
Вам непременно понравится, сказала Броня. Мы, с нашими русскими корнями, как вы знаете, просто жить не можем без чая! Это самый настоящий дарджилинг. Самуэль часто привозит его из деловых поездок. Мы любим крепкий и очень сладкий чай! А какой любите вы?
К чаю гостю предложили яблочный пирог, остававшийся с пятницы. Сестры вновь насмешливо и многозначительно переглянулись. Было ясно, что Ференц матери очень понравился. А кроме того, ел с аппетитом все, что перед ним ставили, в отличие от дочерей и мужа Брони.
Вы слышали? Некоторые продукты обложат пошлиной, и они сразу подорожают, сказала Броня возмущенно, словно речь шла об оскорблении, нанесенном ей лично.
Да, кивнул Ференц, и не сомневайтесь, сразу же следом введут продовольственные карточки!
И, пока столь тяжелые дни не наступили, он под одобрительным взглядом Брони положил в рот последний кусок пирога.
Еще чаю?
Большое спасибо! С вашего позволения, я откланяюсь! Уже довольно поздно.
Броня глубоко вздохнула:
На здоровье! Только мы зажили спокойно, как сейчас снова все с ног на голову встанет. А ведь мы думали, что беды наши давно позади! Когда переехали из Одессы в Стамбул, в кармане ни куруша не было.
Эмма и Фрида вновь переглянулись. Они хорошо знали продолжение.
Я на морозе и ледяном ветру стирала пеленки. Руки у меня покраснели, с них потом слезала кожа, а пальцы опухли.
Броня продемонстрировала гостю руки с чуть искривленными пальцами с опухшими суставами, но довольно ухоженные и продолжила:
Мы голодали! А Фрида была такой худенькой! Ножки и ручки как спички! Она все время хотела есть и постоянно болела. В одной гостинице, где мы жили, нам встретился врач. Он лечил нас бесплатно, потому что мы были из России. Откуда бы у нас взялись деньги на доктора? Однажды он сказал мне: «Каждый день давайте дочери столовую ложку рыбьего жира!» И мне приходилось этот самый рыбий жир воровать у соседей, чтобы моя доченька вконец не исхудала, не заболела, не умерла! Да, кухня там была общей, поэтому я могла красть! Не один и не два раза, а три или четыре раза отливала я из большой соседской бутылки. Сейчас как вспомню сразу стыдно делается!»
Это были главные воспоминания о младенчестве Фриды, которые ей постоянно пересказывали: стирка на морозе, измученные руки, жалостливый врач и украденный у соседей рыбий жир.
По ночам, продолжала Броня, я обливалась горючими слезами, но днем мои близкие всегда видели только мою улыбку.
Май 1924, Юксек-калдырым
Эмма держала Фриду за руки и вальсировала, но той было трудно поспевать за сестрой, хоть она и старалась как можно быстрее перебирать маленькими ножками и даже подпевать ей, повторяя непонятные слова песни: «Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, тум-бала, тум-бала, тум-балалайка»
Но тут Эмма закружилась так быстро, что Фрида упала на покрытый циновкой пол, ударилась и заплакала.
Ой-вей изт мир![25] Фридушка, ты ушиблась? Броня влетела в комнату, словно молния. Ах, деточка моя! Смотри, что я дам тебе, не плачь, моя дорогая. Все уже прошло.
Мать наклонилась, подняла девочку, а затем сердито сказала Эмме:
Я предупреждала тебя, не вздумай кружить сестру как сумасшедшая! Кто так играет?
Ну мама! Нам так весело было! Ты разве не слышала? Она смеялась громче меня.
Ну и что! Она еще очень маленькая! Одна кожа да кости.
Фрида тем временем утерла нос рукой и, догадавшись, что мать ругает старшую сестру, протянула ей эту самую руку:
Эммочка, давай еще потанцуем!