Тут Лев Борисович почувствовал беспокойство, причиной которого был голод. Снял со стула плащ, достал бумажник и пересчитал оставшиеся деньги. Он не был богат: все его сегодняшние фокусы с такси были субсидированы покойной сестрой. Того, что лежало на ее книжке, хватило на оплату всех ритуальных услуг и еще на месяц где-то умеренной жизни оставалось. Ограбила она кого-то что ли? Лев Борисович удовлетворенно вздохнул, сел в кресло, закрыл на минуту глаза, потом открыл и с интересом осмотрел комнату.
Давным-давно она принадлежала Сашиному отцу, Андрею Сергеевичу, Дюсе. От него остались только два говеных шкафа с книгами. Потом здесь поселились два славных мужа Лев и Александр. В то время из мебели можно было отчетливо опознать лишь диван, тахту наверху и два кресла, все остальное было завалено мольбертами, рулонами ватмана и холстами, пол и стены были заляпаны краской и раздавленной пастелью, со всех ручек и крючков свисали грязные тряпки и полотенца, одежда была просто свалена в углу. Как-то Саша напился и заснул под ней, а его целый день искали по какому-то важному делу.
Когда Лев Борисович стал чаще бывать у жены и дочери, а Саша получил в подвале студию и стал вести там кружки для детей и всех желающих, комната снова приобрела жилой вид, тем более, что там поселилась Ревекка. Но тогда это все равно была Сашина комната, мать обживала только крошечный закуток у лестницы. Теперь же Лев Борисович с удивлением оглядывался, словно открывая в своей сестре совсем другого, не замеченного им раньше человека.
В комнате было чисто и просторно: все старое и ненужное, видимо, было отнесено наверх, Ревекка и десять лет назад боялась хлипкой деревянной лестницы и никогда туда не поднималась. Осталась только функциональная мебель: диван, кресла, шкаф. При всей своей бедности и неприхотливости, Ревекка была себе на уме. На столе как-то удачно лежали несколько импортных ярких карандашей и пепельница «Ротманс», хотя сама сестра не курила. Около кровати живописно разместились две баночки «Пондз» (проверил: пустые), из буфета выглядывала бутылка «Мартеля» (проверил: почти полная). На свободной стене висели три картины: две Сашины и одна Льва.
Тут Лев Борисович отвернулся и увидел старый телевизор и новый видеомагнитофон. Он опять вспомнил Ревеккино письмо. Оно должно лежать в сумке, а сумка стояла на столе. Так и есть, вот оно, даже конверт с какими-то зайцами. Лев Борисович сунул письмо в карман, надел свитер и кроссовки и пошел в рюмочную на Ленинку, которую очень хорошо помнил и любил. Рюмочная, оказалось, уже успела превратиться в магазин, «Пент» во что-то заграничное, поэтому Лев Борисович из последних сил, как дурак, поплелся на Арбат есть шаурму под вопли слабогрудой девицы из динамика. Потом он пил пиво, ходил туда-сюда в надежде встретить кого-нибудь из знакомых, но встретил соседа Юру. Тот выходил из цветочного магазина.
Здравствуйте. Приятный вечерок.
Не то слово. Выпьете со мной пива?
С удовольствием. Я домой иду, так что не тороплюсь.
Они купили по бутылке «Тверского темного» и сели на пластмассовые стулья.
А есть хотите?
Нет, спасибо. Но вы ешьте, ешьте.
И я не хочу. А вы цветы любите?
Не очень. У меня стоит пальма. Она не завяла по недоразумению. А вы любите?
Нет. Это я про цветочный магазин хотел спросить.
А, это. Подруге на день рождения подарок купил. Вот, смотрите.
Юра достал из рюкзака пакет, а из пакета что-то коричневое.
Можно?
Это оказалась игрушечная голова.
А на Новый год вы ей руку подарите или .. ногу?
Нет. Ха-ха. Вот сюда льешь воду, и растет травка. Очень модно.
Ясно.
А вы надолго здесь останетесь?
Нет, неуверенно ответил Лев Борисович, вот сдам комнату и уеду.
Тогда вам сейчас уже нужно звонить по агентствам. Такую комнату проблема сдать. Ни лифта, ни мусоропровода. Балкона, кстати, тоже нет. Кроме того, она не приватизирована. Это тоже проблема.
Откуда вы все знаете?
У нас вся квартира не приватизирована. Когда живешь в коммуналке, хочешь не хочешь, а жилищный кодекс прочтешь.
А вы комнату снимаете?
Нет. Я типа наследство получил. Бабушка меня в последний момент прописала. Два года назад. Вот, решил, что лишний гимор не помешает. Лучше б клетку в Бутово, но свою.
Лев Борисович с трудом следил за телеграфными фразами своего нового знакомого.
Все настолько плохо?
Юра пожал плечами.
Безмазово. Я даже жениться не смог.
Причем тут женитьба, Лев Борисович не понял.
Кстати, вас как зовут? спросил Юра. Память на имена никакая.
Лев.
Юра. Двинем что ли домой?
В прихожей они разделись, и Юра сказал:
А хотите, приглашаю вас в гости. У меня есть «Финляндия Кранберри».
Что это?
Клюковка. И колбаса.
Лев Борисович подумал, что не стоит прямо сейчас звонить Маше, чтобы в первый же день не надоесть.
Конечно, с удовольствием.
Вот эта моя комната.
Юра включил свет.
Хорошо у вас, сказал Лев Борисович и подошел к эркеру. Из окна был виден двор с помойкой и соседний салатовый дом.
Садитесь в кресло, благородно предложил Юра, открывая холодильник.
Это удобно, что у вас холодильник в комнате.
У самого Льва Борисовича холодильник стоял в коридоре рядом с холодильником Виктора Палыча.
И телефон, на столе лежала трубка радиотелефона. Только когда я говорю, у всех соседей первая программа вырубается. Сэнкс год, они еще не въехали, от чего это.
А от чего?
Радиотелефон и первая программа тэвэ на одной частоте работают. Ну вот: колбаса в тарелке, водка в рюмках. За знакомство?
За соседство, я бы сказал.
Они выпили. Лев Борисович проглотил слюну.
Дерьмо водочка, согласился Юра, Очень сладкая.
Пойдет, Лев Борисович почувствовал желание тоже говорить односложно.
Выпили еще. И еще. Закурили.
А чем вы занимаетесь? Лев Борисович с уважением поглядел на компьютер.
Перевожу. Какие-то боевики бесконечные. Хоть не любовные романы. Еще учу одного урода писать сочинения.
А сами пишите?
Что, сочинения?
Нет. Стихи, прозу, что-нибудь?
С чего вы взяли?
Не могу объяснить. Просто мне кажется, что в вас должно быть что-то еще не только ради денег, а что-то серьезное. Вы из тех, кто может творить.
Юра опешил. Лев Борисович запил свой монолог водкой и с шумом втянул воздух.
Насчет творить это вы загнули, смущаясь протянул Юра. Я пишу. Прозу. Точнее я все время сочинял стихи, но они какие-то никакие были. Но всем, конечно, нравились. Еще бы им не понравились. Рифма, смысл какой, Юра выпил. В итоге неплохая песня на три аккорда. А сейчас мне хочется что-то высказать, что-то сделать, только без толку все.
Но вы пишите?
Пытаюсь.
Так что же без толку?
Трудно сказать. Мне кажется, я отстал со своими порывами лет так на сто. Какая там современность? Я вообще не понимаю, что такое XX век. Откуда они такие взялись? Что им надо? Вот прошлый век. Я их понимаю. Я им сочувствую. Байрон, Жюльен Сорель, Дама с камелиями и собачками. А в России: Чацкий, потом Онегин, Печорин, Рудин, Лаврецкий, и наконец, Базаров и Лиза Бахарева, которой уже некуда. С другой стороны Лопухов и Рахметов. Все понятно. «Кто виноват» сменяется «Что делать». А Герцен. Я прочитал почти все труды Герцена. Лирику Огарева прочитал, письма. Мне смешны их шутки. Я бы поехал в Сибирь освобождать Чернышевского. Бомбу в царя я бы, правда, кидать не стал. Вот с этого момента меня уже начинает поташнивать, с народовольцев этих. Вы замечали, что это просто страшно: изучать историю. Как детектив читать, когда ты знаешь, кто убийца, а герои еще нет. И делают глупость за глупостью. Так и хочется им крикнуть, рассказать, что они натворили своей историей. Наш век это просто плевок в рожу.
Лев Борисович испуганно поднес руку к лицу.
Кому?
Да мне, хотя бы. Две мировые войны. Полеты в космос. Психоанализ. Ложь, секс и видео. Что я могу сказать этим людям?