Продолжая лежать, Татьяна думала о том, как здорово будет провести это лето на заводе. Правда, куда интереснее было бы эвакуироваться, увидеть новые места, познакомиться с новыми людьми
Хорошо бы почитать немного. Она как раз начала книгу Михаила Зощенко, писавшего саркастически-язвительные рассказы из жизни обывателей. Отец, правда, строго наказал идти в магазин
Татьяна жадно посмотрела на книгу. К чему такая спешка? Взрослые вечно торопятся как на пожар! Немцы в двух тысячах километров! Товарищ Сталин не пустит этого предателя Гитлера вглубь страны! А Татьяне так редко удавалось побыть дома одной
Как только Татьяна поняла, что немедленной эвакуации не предвидится, война немного ее разочаровала. Что тут волнующего? А вот рассказ Зощенко «Баня» о гражданах, стирающих белье в банных шайках ужасно смешной. Особенно когда герой потерял номерок, от которого осталась одна тесемка, и банщик отказался выдать ему одежду, заявив, что, «если каждый будет предъявлять тесемки, польт не напасешься» и что теперь придется подождать, пока все не разберут, а уж герою выдадут то, что осталось.
И поскольку никто не собирался эвакуироваться, Татьяна прочитала рассказ дважды, лежа на кровати, упираясь ногами в стену и обессилев от смеха.
Все же поручение отца надо выполнить. Ничего не поделаешь. Придется идти за продуктами.
Но сегодня было воскресенье, и Татьяна не любила выходить по воскресеньям в будничном наряде. Она без спроса взяла Дашины красные босоножки на высоком каблуке, в которых ковыляла, как новорожденный теленок с вывихнутыми ногами. У Даши походка была куда легче.
Расчесывая длинные, почти белые волосы, Татьяна тихо вздыхала. Ну почему у нее волосы не как у отца и Даши темные и густые? Не то что эти прямые и, как солома, светлые лохмы! Приходилось заплетать их или собирать сзади в пучок. До чего же она ненавидела свои волосы! Мама утешала ее, повторяя, что в детстве у нее тоже были прямые светлые волосы. А бабушка призналась, что, выходя замуж, весила всего сорок семь килограммов.
Татьяна надела свое единственное воскресное платье, убедилась, что лицо и руки безупречно чистые, и вышла в коридор.
Сто пятьдесят рублей считались огромной суммой. Татьяна не знала, где ее отец разжился такими деньгами, они появились в его руках как по волшебству, а расспросов он не терпел. Что там нужно купить? Рис? Водку? Отец говорил, но она уже забыла. И ведь просила же его мать:
Гоша, не посылай ты ее! У нее в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Ничего она не принесет.
Татьяна с готовностью кивала:
Мама права. Пусть Даша идет.
Нет! воскликнул папа. Бери сумку. Иди в магазин и возвращайся с
С чем он ей велел вернуться? С картошкой? С мукой?
Татьяна прошла мимо комнаты Сарковых и увидела, что Жанна и Женя спокойно сидят в креслах, пьют чай, читают как ни в чем не бывало, словно это было самое обычное воскресенье. Повезло же им! Такая большая комната на двоих! Психа Славина в коридоре не было. Какое счастье!
Все шло своим чередом, будто речь Молотова была всего лишь досадным недоразумением, и не более. В какой-то момент Татьяна даже засомневалась: а была ли она, эта речь, и правильно ли она расслышала слова Молотова? Но когда она свернула на Греческий проспект и увидела толпы людей, спешивших к Невскому, где находились лучшие магазины города, сомнений у нее не осталось. Татьяна не могла припомнить, когда в последний раз видела такое количество народа на улицах, и поэтому направилась в другую сторону, на Суворовский проспект. Если все ринулись на Невский, лучше идти к Таврическому саду, где тоже было немало магазинов, пусть и не таких богатых.
Парочка, шедшая навстречу, окинула взглядом Татьянино платье и улыбнулась. Девушка скромно опустила глаза, краснея от удовольствия. На ней было великолепное белое платье с красными розами. Она носила его с четырнадцати лет. Отец купил это платье в тридцать восьмом году у уличного торговца в польском городе Святокрест, куда ездил в командировку от ленинградского «Водоканала» Тогда он побывал в Святокресте, Варшаве и Люблине. Татьяна была уверена в том, что отец объехал чуть ли не весь свет. Даша и мама получили варшавский шоколад, но конфеты были давно съедены два года и триста шестьдесят три дня назад. Зато Татьяна до сих пор носила платье с алыми розами, не бутонами, а цветами, вышитыми на гладком плотном белоснежном полотне; вернее, это было не платье, а сарафан с тонкими лямками, без рукавов, облегавший грудь и талию, с широкой юбкой, не доходившей до колен. Если покружиться, юбка вздувалась парашютом.
Беда в том, что Татьяна из него выросла. Честно говоря, платье было не только коротким, но и тесноватым. Приходилось то и дело распускать атласные лямки на спине. До чего же досадно, что она так быстро из него выросла! Правда, до Даши с ее женственной фигурой ей все равно было далеко. Бедра, хоть и округлились, по-прежнему оставались узкими, ноги и руки тонкими, а вот груди налились. Поэтому и приходилось расставлять платье на спине, но в груди все равно было тесновато. Зато как приятно вспоминать тощую как тростинка четырнадцатилетнюю девчонку, впервые надевшую это платье с чудесными розами и вышедшую погулять по Невскому. Ради этого ощущения она снова надела платье в это воскресенье день, когда Германия напала на Советский Союз.
А кроме того, в глубине души Татьяну радовала маленькая бирка на этом платье: «Сделано во Франции», но Татьяна никому бы в этом не призналась.
Сделано во Франции! До чего романтично! Недаром считается, что Франция страна любви. Все нации разные: русские славятся своей широтой, англичане сдержанностью, американцы жизнелюбием, итальянцы музыкальностью, а французы своей верой в любовь. И, сшив это платье для нее, они словно давали ей надежду, словно говорили: надень его, chérie, и в этом платье ты будешь любима, надень его, и любовь придет к тебе. Поэтому Татьяна никогда не отчаивалась, надевая свое белое платье с алыми розами. Если бы его сделали американцы, она была бы счастлива, в итальянском платье, наверное, запела бы, в английском выпрямилась бы и расправила плечи, но, поскольку его сшили французы, старалась не терять надежды.
На улице было тепло и солнечно, и так неприятно было думать о том, что в этот чудесный летний день Гитлер напал на Советский Союз. Татьяна покачала головой. Дед никогда не доверял Гитлеру и говорил это еще в тридцать девятом году, когда товарищ Сталин подписал с Германией договор о ненападении. «Ничего хорошего из этого не выйдет», сказал дед. И оказался прав.
Татьяна считала деда самым умным человеком на свете. После того как Гитлер захватил Польшу, дед все время твердил, что следующим будет Советский Союз. Несколько месяцев назад, весной, он неожиданно стал приносить домой консервы, несмотря на протесты бабушки. Той не нравилось, что он тратит столько денег зря, на всякий случай, и поэтому она постоянно ворчала:
Война? При чем тут война? И кто это будет есть? Тратишь деньги на всякую гадость! Уж покупал бы тогда маринованные грибки или томаты!
И дед, любивший бабушку больше, чем заслуживала она или любая другая женщина на земле, виновато опускал голову, позволяя ей срывать на нем злость, однако в следующем месяце повторялось то же самое. Мало того, он покупал сахар, чай, табак и даже водку. Правда, этим продуктам была суждена короткая жизнь, потому что на каждый день рождения, годовщину и праздник водку выпивали, табак выкуривали, а сахар шел на пироги. Дед, человек очень воздержанный, не позволяющий себе излишеств, ни в чем не мог отказать семейству и только на свой день рождения не стал открывать водку. Но бабушка все же пустила сахар на пирог с курагой. В неприкосновенности оставались только банки с тушенкой, которую дружно ненавидели все домашние.