Под полом вдруг кто-то чихнул и все четверо мужчин замерли на месте.
Барков стволом ППШ указал Дьякову на откидной лаз в подпол. Бабенко, забыв про еду, уже направлял свой «Дягтерёв» в только что раскрытый сержантом лаз. Даже Камышев по примеру старших товарищей достал из кобуры наган и нацелился на предполагаемого врага.
Бесстрашный Дьяков спустился, и время его отсутствия тянулось невыносимо долго, пальцы, лежащие на курках, успели вспотеть, а глаза заслезиться от напряжения.
Наконец сержант вынырнул из подпольной темноты, здоровый и невредимый, да ещё и с хитроватой усмешкой:
Да уберите вы ружья, дурни, оттолкнул он от своей груди ствол пулемёта. Во, какую кралю я вам в погребе нашёл, только она похоже немая.
За Дьяковым показалась девушка или женщина, в старом мужском зипуне, не разобрать.
Бабенко сразу отметил, что полнота её скорее красила, нежели уродовала, Камышев светлые глаза, а Барков печаль, не свойственную её непонятному возрасту.
Не бойся, свои, стал ласково объяснять сержант.
Кто свои? передразнил его пулемётчик, возвращаясь к еде. Здесь сейчас немцы свои.
Не пугай ты её, протянул Дьяков хозяйке горбушку хлеба. От фашиста она в погребе пряталась. Как тебя зовут, милая?
Девушка или женщина, в старом мужском зипуне, к хлебу не притронулась, испуганно улыбалась, глядя на мужчин по очереди, и в ответ лишь мотала головой, не произнося ни слова.
Бедная, пожалел её Дьяков, бросили тебя свои, с собой не взяли?
У Баркова не было другого выхода: он расстелил на столе карту и за руку подвёл к ней хозяйку:
Вот здесь деревня Зябково, тыкал он пальцем, а это Масловка. Покажи, пожалуйста, где мы? Где этот дом находится? Твой дом где на карте? Где он между этими двумя деревнями?
Настойчивость командира девушку или женщину в старом мужском зипуне, совсем смутила. Она вырвала руку и выбежала в сени, где расплакалась.
Проклятье! выругался Барков.
Товарищ капитан, разрешите мне с ней поговорить? обратился Бабенко, рукавом гимнастёрки вытерев жирные от тушёнки губы.
Барков махнул рукой в знак согласия.
Камышев, за мной, скомандовал пулемётчик, будешь тыл прикрывать.
Чего прикрывать? не понял радист.
Тыл, если по-военному, корму, если по-морскому, а если по-русски, задницу! с улыбкой проинструктировал Бабенко.
План такой, шёпотом, заговорщицки стал излагать разведчик, заведя добровольца в холодную. Подходим к ней тихо, чтобы не сбежала. Кричать, сам понимаешь, она не может. С начала ты её для меня подержишь, потом я для тебя. Усёк, студент?
Бабенко рассудил, что московская обходительность и юность Камышева произведут на хозяйку дома должное впечатление, и это поможет быстрее уладить дело.
Смысл слов разведчика долго доходил до радиста так, как будто они переговаривались, не стоя друг к другу вплотную, а, как минимум, с разных берегов Днепра. Наконец, когда новобранец понял, на что его толкает этот подлый красноармеец, он попытался предупредить остальных.
Товарищ капитан, хотел было позвать Камышев, но тут же рухнул на пол, не успев открыть рта, и потерял сознание.
Разведчик вырубил радиста одним точным ударом по подбородку почти без замаха. При падении с бывшего студента слетели очки, и Бабенко неосторожно раздавил их сапогом на следующем шаге, выходя из комнаты.
Вот дурень! Завтра умирать, а он бабу немую пожалел, тихо обронил он, задвинув дверь в холодную на засов с внешней стороны и отправившись на поиск хозяйки.
В доме он её не нашёл, поэтому лениво поплёлся на двор, где вместо собаки сторожил Чингис.
Бабы тут не видал? спросил пулемётчик у дозорного.
В ответ Чингис лишь замотал головой.
Ещё один немой, мать его косоглазую! выругался раздражённый неудачей Бабенко и зашагал обратно в горницу.
Хозяйку не видели? спросил он у сидевших за столом Дьякова и Баркова.
Они ели хлеб и тушёнку.
Что, потерял свою зазнобу? со смешком отозвался сержант.
Нет её нигде, виновато доложил Бабенко.
А Камышев с тобой? первым насторожился командир.
Тут он, в холодной отдыхает, ответил пулемётчик, намаялся со своей рацией.
Быстро уходим, почуяв неладное, приказал Барков, мигом вскакивая из-за стола.
Вот и я о том же, заторопился Бабенко, хватая рацию и направляясь в холодную к Камышеву.
Открыв засов, он не смог сделать дальше ни шагу, увидев только, как хозяйка, стоящая на коленях к нему спиной, обнимает радиста за шею и что-то шепчет ему на ухо.
Дьяков, живо собравший оставшуюся снедь в мешок, проходя мимо пулемётчика, заглянул тому через плечо.
Что, Бабенко, ложная тревога? засмеялся сержант. Выходит, обскакал тебя молодой. Пока ты с ним нянчился да портянки заматывал, он у тебя бабу увёл. Если так дальше пойдёт, скоро радист и за медсанбат примется. Некуда тебе будет больше на лечение ходить.
После того, как группа покинула хутор, одновременно два чувства мучили и никак не отпускали Бабенко: ревность и зависть.
Ну что, студент, стал наконец-то мужчиной? Как она вообще, с тобой страстная была или стеснялась? А в Москве бабы красивые? строчил он вопросами, как из пулемёта, не отпуская от себя Камышева ни на шаг.
В Москве не бабы, а женщины, отвечал новобранец неохотно, зло поглядывая на своего недавнего обидчика, то и дело трогая себя за подбородок.
Покажи, чего это тебе невеста немая подарила? заведённый пулемётчик продолжал лезть в душу.
А ну, убери руки, Бабенко! на этот раз Камышев не стерпел и дал отпор. Если ещё раз ко мне полезешь, я тебе твой «тыл» из твоего же пулемёта раскурочу.
Дурак, ты не понимаешь, не сегодня, завтра убьют, тон разведчика с наглого вдруг сменился на жалобный.
Если нас всех убьют, кто Родину будет защищать? пристыдил старшего товарища доброволец.
Родину? на этот раз Бабенко зло ухмыльнулся. Родину пусть отцы-командиры защищают. Это их вина, что мы двадцать дней уже драпаем как зайцы. Вчера немец Минск взял, сегодня Смоленск, а завтра ему Москва достанется. И всё, кончилась твоя Родина?
А твоя? перебил вопросом вопрос радист.
Пулемётчик хотел продолжить перепалку, но не получилось. Барков отдал приказ:
Тишина на марше.
* * *
Все, кроме Камышева, могли только догадываться, что произошло между ним и хозяйкой в холодной. И только он, как казалось, знал правду, но поверить в неё было не так просто.

Пока Бабенко, следуя за командиром, ломал голову, как немая проникла в комнату с закрытым внешним засовом, радист, следуя за пулемётчиком, вспоминал, как очнулся у неё на груди.
Бедный мальчик, жалела его хозяйка, приглаживая голову рукой, нельзя тебе с ними идти. Ты душа невинная, а они за смертью сюда пришли.
Немая говорила, а Камышеву думалось, что он видит сон.
Здесь нельзя с оружием, иначе враг тебя разглядит как следует, и тогда уже не спасёшься.
Приказ, понимаешь? стал ласково, в тон хозяйке, объяснять радист. Нам надо найти эти танки и по рации сообщить в штаб армии.
Только тут новобранец спохватился, что разболтал о задании, но было поздно.
Кто ты? отрешившись от сна, Камышев сменил ласковый тон на подозрительный военный.
Столько раз за всю жизнь называл моё имя, а сейчас не узнал, девушка или женщина, в старом мужском зипуне, ещё сильнее прижала голову солдата к своей груди. Я та, которую ты пришёл спасти от поругания. Я мать при рождении, в болезни сестра, в любви невеста, а в смерти земля.
На этих её словах дверь в холодную и открылась. Камышев увидел изумлённую физиономию застывшего на пороге Бабенко и почувствовал, как женские руки что-то быстро надели ему на шею.
Только не снимай, зашептали её горячие губы в ухо, с этим оберегом враг тебя не увидит.
Это был всего лишь сон, убеждал себя на марше радист, ощущая резкие покалывания на груди.