Внешне Полина Андреевна выглядела совершенно здоровым человеком у нее не дрожали руки, она не билась в конвульсиях, не срывалась в неудержимые истерики, падая с пеной у рта на пол. Нет-нет, ничего подобного не было и в помине. Но опытный психиатр вне всяких сомнений обнаружил бы у Ганибаловой весьма редкий синдром Аспергера. Выражаясь языком сугубо медицинским, синдром Аспергера это один из мало распространенных синдромов аутизма, который приводит к полному отсутствию присущей любому нормальному человеку ЭМПАТИИ то есть чувству сопереживания. Именно чувства сопереживания людям де-факто аутист с редким синдромом человеконенавистничества, а де-юре старший следователь Полина Андреевна Ганибалова была лишена начисто.
Никому не ведомо, какая встреча и за каким поворотом ждет нас через десятилетие, через год, а может, в следующее мгновение. Так и Саше Лисиной не дано было знать, и в те первые дни своего несчастья не могла она понимать, что на горестном изгибе судьбы уготована ей встреча не просто с тупым и равнодушным исполнителем воли начальства, а исчадием зла, сознательно посвятившим себя подлости и сделавшим горе, причиненное людям, не только смыслом собственной жизни, но и наслаждением.
Глава третья
«А я еду в «воронке», жизнь моя зашла в пике.
И не то, что сам я еду и неясен мой маршрут,
И не знаю, что за люди, и куда меня везут», гнусаво выводил чей-то голос за металлической перегородкой.
Заткнись, беззлобно приказал конвоир, но голос продолжал гнусавить:
«А «воронок» такой автобус, а что лето, что зима,
А в нем главное не двигатель, не двигатель, а главное тюрьма».
Саша и впрямь не знала, не понимала, не могла понять, что происходит, кто эти люди, которых она днем видела в коридоре следственного управления и которых теперь, вместе с ней, распихали по металлическим узким «пеналам» этого дребезжащего и подпрыгивающего на каждой кочке раздолбанного автобуса. И куда же их везут, ей тоже было неведомо. Голода она не чувствовала, весь ее организм пронизала одна сплошная боль, и если она сейчас в состоянии была хоть о чем-то думать, то только о детях: беспокоилась, накормлены ли они, и сама себя успокаивала, что мама точно к ним приехала, не могла не приехать, и значит дети накормлены, и уроки мама проверила, и спать вовремя уложила.
Автобус остановился, по очереди их завели в какое-то полутемное помещение, где нестерпимо воняло хлоркой и еще чем-то таким ядовитым, что на глазах слезы проступали, и чей-то голос властно произнес: «Все на медкомиссию». Подошла ее очередь.
Хронические заболевания, на что жалуетесь? равнодушно спросила женщина в халате, который когда-то был, вероятно, белого цвета.
Саша еще только начала говорить про сколиоз, намереваясь попросить таблетку, когда врач, так ее и не выслушав, а может, и, не слушая вовсе, зычно выкрикнула: Следующий!
Далеко за полночь конвоир отворил перед ней дверь камеры ИВС «иваси», как называют и менты, и задержанные изолятор временного содержания, откуда ей предстояло отправиться на суд.
В камере, где все уже спали, она заняла свободную койку и провалилась в тяжелый, короткий сон в шесть утра ее уже разбудили. Надели на руки металлические наручники, долго вели коридорами, вверх вниз, вверх вниз, потом оказались в каком-то явно подвальном помещении, где, как ей объяснили, предстояло ждать автозак тот самый автобус-тюрьму, который повезет на суд. Здесь стоял титан с водой, конвоиры были людьми относительно добродушными без особого озлобления; когда просили, выводили в уборную. Этот «акт гуманизма» ей впоследствии еще предстояло оценить.
Заходя в подвал, Саша на пороге чуть споткнулась, взмахнула для равновесия руками, и тоненькая ее, почти что невесомая ручка выскользнула из наручника. Она растерянно взглянула на конвоиршу и едва слышно прошептала: «Извините, рука вот», и показала на болтающийся наручник. Охранница от души громко расхохоталась:
Ну, надо же, вежливая какая, наручник слетел, а она извиняется.
Часа через два, а может, и больше, часов ни у кого не было, их скопом вывели, снова погрузили в автобус-тюрьму и повезли, кружа по всей Москве, по разным райсудам.
Остановка. Окрик: «Лисина! На выход!» Снова подвал, ожидание. Вместе с ней из автобуса вывели еще троих. Ну, конечно, ей не кажется, вчера именно этих мужчин она видела в коридоре следственного управления, а потом их вместе везли в изолятор. На нее поглядывают с любопытством. Но у Саши они вызывают интерес не больший, чем случайные попутчики, скажем, в вагоне метро увиделись, разошлись и никогда в жизни больше не пересекутся. Одного за другим увели ее случайных, как она тогда считала, попутчиков, потом ее. Поднялись в лифте, под конвоем конвоиры, вооруженные, явно в бронежилетах, с ног до головы одетые во все черное, завели в помещение с рядом деревянных лавок, велели пройти в застекленную перегородку, сами встали у дверей этой клетки. «Охраняют, как убийцу какую», мелькнула у нее мысль.
Что-то говорили судья, адвокат, прокурор, ее спрашивали о доверенностях, о земельных участках, называли фамилии знакома ли? Все было как в густом тумане. Практически на все вопросы отвечала односложно-отрицательно.
Процедура была монотонно однообразной, как будто не в суде, а в какой-нибудь жилконторе. Судье мантия личила, как корове седло. У него была внешность забулдыги, из тех, что возле магазинов «на троих» соображают.
Накануне «ваша честь» гулял на юбилее бывшего однокашника и, позабыв не только про собственную, но и про любую иную честь, напился до омерзения. Думать ему утром ни о чем, кроме бутылки холодного пива, не только что не хотелось, но и решительно не моглось. Всем своим видом судья демонстрировал, что происходящее ему глубоко безразлично и он, исключительно в силу многосложных своих обязанностей, вынужден все это терпеть. Только один раз проявил он эмоции, когда строго прикрикнул на Сашу: «Что вы там шелестите, говорите отчетливо».
Нет, громко повторила Александра. Никого из названных мне лиц я не знаю, никогда не видела, по телефону с ними не разговаривала. О приобретении земельных участков мне ничего неизвестно.
В какой-то момент ей показалось, что здесь просто выполняют некую совершенно формальную, но необходимую процедуру и сейчас, когда это все, наконец, закончится, она сможет уехать домой. Саша даже не поняла сразу, что слова «в соответствии со статьей Уголовно-процессуального кодекса», «Взять под стражу с содержанием в изоляторе временного содержания сроком на три месяца» все это относится к ней, Александре Сергеевне Лисиной, и понятия не имеющей, в чем ее, собственно говоря, обвиняют, и почему она немедленно, прямо сейчас не может вернуться к своим деткам, которые вот уже больше суток, впервые с момента их рождения, не видят маму.
***
В камеру «иваси» ее привели снова уже глубоко за полночь. Как в яму провалилась в тяжелый сон. Ранний подъем. Проверка камеры надзирательницей. Завтрак. В камере их было трое, обе «соседки» Сашиного примерно возраста.
Ешь, морду не вороти, беззлобно посоветовала девушка в дешевеньком спортивном костюме. По сравнению с СИЗО здесь курорт, и жрачка вполне приличная. Меня Василиса зовут, можно просто Васька. На суд привезли, завтра опять на тюрьму поеду. Наркобарон я, или как правильно будет баронесса? и она звонко, будто и не в тюремной камере находилась, от души рассмеялась. А тебе что вчера на суде припаяли?
Сто пятьдесят девятую, часть четвертая, ответила Саша.
Фью, озабоченно присвистнула Василиса. Сто пятьдесят девятая, да еще и четвертая часть стопроцентная заказуха, заявила она авторитетным тоном.