Акустик центральному
Пост Тихановича, чуть дальше по центральному проходу с правого борта. Его глуховатый голос доносится до Кедрина без особых помех, проводов и электрических импульсов в мембранах переговорных устройств телефонная связь центрального поста с отсеками тоже есть, правда, только тремя. Акустик, кажется озадаченным
В чём дело, главстаршина?
Акустик повернул к командиру напряжённое лицо, взгляд его блуждал, наконец сфокусировался на Кедрине. Тиханович сдвинул амбушюр за левое ухо.
Не могу понять, товарищ капитан, я подобного никогда не слышал
Охотники? Транспорт?..
Это не шум винтов, командир, я
Главстаршина сдёрнул наушники с головы, намокшие от пота волосы прилипли к виску.
Послушайте сами
Кедрин прижал горячий каучук к уху, прикрыл глаза и ничего не услышал. Точнее услышал обычные шорохи, треск и шелест, с которыми придонные волны разбивались о береговые скалы, шипение пузырьков воздуха в пенных гребнях, гонимой ветром, зыби, скрежет «эски» о дно, когда её вдруг качало, толкая в в скулу плотным валиком придонного течения
Ничего не начал Кедрин и запнулся.
Далеко, на пределе слышимых частот, раздался и разошёлся в плотной толще воды низкий, затихающий гул, который тут же растворился в белом шуме океана, чтобы вдруг всплыть рваной нотой на поверхность шелеста и треска непонятным обломком, мелькнуть напоследок и уйти на дно, в непроницаемую толщу, холод и мрак.
Кедрин вздёрнул бровь. В височную кость давило.
Интервалы неравные, доложил Тиханович. Частота плывёт, уклоняясь в инфразвук. Никакой системы не вижу, определить источник не могу пеленг не берётся
Олесь Тиханович не кто-нибудь, а «кандидат физико-математических наук» и не по прозвищу, как штурман, а взаправду. Не быть бы такому в подплаве никогда, если бы не полесская молчаливая упёртость, да семья восемь душ от мала до велика, которую немец сжёг заживо вместе с односельчанами ещё в сорок первом. Думает главстаршина и говорит чётко, по-учёному, и если бы какая опасность лодке угрожала так и доложил бы, а так выходит, в затруднении он, тревожится. И тревога эта липкая, как дурной сон, отчего Кедрину, боевому офицеру-подводнику на двадцать четвёртом походе в белом шуме океана начинает мерещиться «голос дьявола» из романа писателя Беляева доводилось читать, ещё до войны
А ну, дай-ка, капитан посунулся вперёд, оттесняя главстаршину от переговорной трубы, Центральный?! Здесь командир. Старшего разведгруппы на пост акустика!
Есть!
Ждать долго не пришлось, минуты не прошло. Лязгнул затвор люка, и в отсек гибко скользнула фигура в обычной обмундировке флотских разведчиков: утеплённые штаны на фланели, подбушлатник, обжатый ремнями с подсумками, шерстяной подшлемник опущен на манер воротника. Ага, вот это кто Ну, нельзя сказать, чтобы Кедрин не догадывался: из молодых, да не очень; взгляд холодный, колючий, словно снежной крупой сыплет; над левой бровью старый шрам белый, рваный к виску, и бьётся на конце синяя жилка
Кап-лей протянул разведчику наушники.
Держи, может, подскажешь чего. Акустик мой в затруднении. Стоит ему волноваться?
Ни удивления, ни паузы. Принял молча, надел, словно сотню вахт отстоял на посту, амбушюры большими пальцами поправил, взгляд провалился внутрь, а там метёт, ох и метёт, и ничего в этой круговерти рассмотреть нельзя: не затем ли здесь его группа? Узнал?
Ждал Кедрин напрасно, выдержка у разведчика только позавидовать. В камнях Нордхейма, как родной встанет, с наледью. Так же молча он вернул акустику наушники, глянул близко, холодно
Нет, сказал, Не стоит
***
Подмосковье, учебно-тренировочный лагерь 1-й школы ГУКР «СМЕРШ», 20 апреля 1945 г. 01:45
Хуже всего были ночи: долгие, бессонные, заполненные лунным светом, тоскливыми мыслями, скрипами панцирных сеток, зубовным скрежетом и глухими стонами соседей по койкам. Кто-то уходил от засады, кто-то прорывался через линию фронта; кто-то сходился в рукопашной. Не отпускало ребят
На занятиях Горстин трудил себя до изнеможения. К вечеру тело наливалось дровяной, ноющей тяжестью. В кровать Архип валился, словно чурбан, но сон долго не шёл. Сердце никак не желало мириться с тем, что Лизы больше нет. Что её, исхудавшую, с тонкой до восковой прозрачности кожей, почти невесомую от голода завернули в синюю милицейскую шинель с начала блокады, чтобы получать дополнительный паёк, она служила в милиции, и похоронили в общей могиле на Пискарёвке. Привезли на заиндевелой полуторке в промёрзшем насквозь кузове, в штабеле окоченелых тел, а может быть, на обычных санях, и уложили в другой штабель, но уже в яме огромной, почти бездонной пасти смерти.
Здесь, на Большой Земле, он думал об этом часто. Вспоминал лицо жены: живое, подвижное, с лукавой усмешкой, спрятанной в уголках глаз, пока его не настигло ясное понимание, что он вспоминает не живую Лизу, а её довоенную фотографию, сохранившуюся среди его личных вещей и документов. Никакой другой он её не помнит, только смутные образы с размытыми чертами. Не помнит её голос, походку, прикосновения. Не помнит, как она любила его, торопливо, смущаясь, в полной темноте Слишком мало они были вместе. Два года до войны. Семьсот тридцать дней и ночей, из которых большую часть он, агент Ленинградского уголовного розыска, провёл на работе. Всякий раз, стоило только задуматься об этом, его охватывал жгучий стыд, словно он предал её. Или память о ней?..
Забывался Горстин на заданиях. Точнее, просто не позволял себе отвлекаться ни на что кроме цели. Да и времени не было. За год, прошедший со дня перевода в 4-й отдел СМЕРШ, Архип принял участие в шести зафронтовых операциях. В двух командовал группами. Захват агентурной картотеки Абвера в аусенштелле Ревал в Прибалтике; поиск, обнаружение и ликвидация полевых лагерей разведывательных школ Абвера и СД; захват и переправка в Центр офицеров преподавательского состава, ликвидации. Потом ещё, и ещё
Получил капитана, неоднократно награждён орденами и медалями. Он терял людей, дважды был легко ранен, но всегда возвращался на Большую землю и выводил свои группы, выбираясь из любых передряг, чем заслужил молчаливое уважение бойцов, смешанное с изрядной долей суеверия. Ходить на задания с Горстиным, словно шапку-невидимку надеть. Его отношение к тренировкам и подготовке граничило с исступлением и служило нескончаемым поводом для инструкторов натаскивать новичков: «Смотрите, салаги, у человека опыт вам и не снилось, а себя не жалеет. Потому и живой». К слову сказать, начальник 1-й и 2-й школ СМЕРШ Кочегаров дважды пытался тихонько переманить Горстина в инструкторы, но попытки эти немедленно пресекались на уровне начальников управлений. Случалось, до скандалов
Архипа всё это мало трогало.
Он воевал и жил одной надеждой найти дочь, которую вывезли из блокадного Ленинграда ещё в 43-м, а вот куда? До сих пор на все письма приходил один ответ: «На ваш запрос от такого-то за номером такой-то сообщаю, что адресат, Горстина Лидия Архиповна, 1939 года рождения по месту поиска не найдена». Поначалу он недоумевал. Как же так? Ведь большая девочка, пятый год. Должна же помнить. Пусть не его, но маму, свою фамилию? А душа глохла от дурных предчувствий и рвалась в куски.
Потом Архип злился на всю тыловую канцелярию, всех тёток в пыльных платках из собачьего пуха на жирных плечах, их начальников в засаленных френчах и липовой грыжей, что не могут отыскать его девочку. Может, при отправке поленились записать? Или при распределении не разобрали фамилию?
Следом он вспоминал огромные толпы людей на пыльных дорогах, развороченных снарядами, минами; прошитых очередями истребителей и пикировщиков; залитых кровью, потом и криками. Эшелоны с беженцами, застрявшие на раскалённых станциях потому, что паровоз сняли с состава и подали к платформам с заводским оборудованием оборонного значения; крики, неразбериху и беготню по путям. Он представлял полуторку с кузовом полным детей и кабиной с распахнутыми дверями на ледяной дороге, а в небе над колонной снуют самолёты с крестами на фюзеляжах, воют в пике и бомбят, бомбят Вот борт машины торчит в полынье, а в свинцовой ладожской волне качаются картонные коробки и узлы с документами, мокнут, тяжелеют и исчезают навсегда