И на мой вопрос о том, что порождает, Александр Никитич ответил так:
Пожалуй, и трусость, и цинизм, и приспособленчество одинаковые понятия. И получается как о первородстве курицы и яйца или яйца и курицы.
Юра меня добил:
Дурацкий, так сказать, вопрос вы задали, Виктор Викторович. Выеденного яйца не стоит. И закусывайте, пожалуйста.
Они были правы. И они демонстрировали полное единство при обоюдном уважении и, пожалуй, даже взаимосимпатии.
Оставалось закусывать.
И вдруг пришло в голову, что Юра не поет. Кажется, у него и любимой гитары с собой нет. Затруднительно петь при официантах в смокингах "Не верьте пехоте".
Правильно делает, что не поет, ерунда в такой ситуации получится. Однако жаль.
Вот случай, когда изменившееся нутро человека изменило и внешность. Раньше смех и улыбка поджигали в его глазах этакие бенгальские огни юмора, достаточно едкой, но не направленной на личности иронии и украшали вообще-то лишенную каких бы то ни было античных красот физиономию. (Одно время он еще страдал фурункулезом.) У Юрия Ивановича Ямкина при улыбке выражение делается неприятным, самурайским. Когда же он находится в напряженной ситуации, решая, например, идти ли между сближающимися на контркурсах паромами, или дать крюк, или отработать задним и удерживаться на месте, то лицо у Юры славное, простое, сильное, капитанское лицо.
К концу вечера за кофе Юра вдруг спросил, бывал ли я еще у Степана в Палдиски.
Я не был.
Первый и последний раз мы ездили туда на могилу Степана вместе лет семнадцать назад.
Палдиски за Таллином.
У Юры уже была "Волга".
Осень. Рыжие леса у густо-синего моря. Серые валуны, сложенные в кучи на черных полях, из которых кое-где пробивалась нежная зелень озими. Вербы по колено в холодной воде придорожных канав. Сумасшедший джаз из приемника, пропадающий в космическом шуме, когда машина проносится под линиями высоковольтных передач. Ехали быстро: свободное хорошее шоссе, прекрасная видимость, новая машина.
Проголосовал старик. Не хотелось останавливаться, но взяли его. Попросился на десяток километров до первой развилки. Рваный старик, злобный. Увидел трактор, борону, женщину, которая сгребала сучья к костру, и забормотал, что на будущий год будет ужасная засуха, еще на следующий мор и голод, а там начнется война между красными драконами, и мир полетит ко всем чертям. Надоедливо он это нам талдычил. А настроение и так было не очень. Какое уж тут настроение, когда едешь навестить товарища, погибшего до всяких сроков и похороненного далековато от родного дома, как говорится, по не зависящим от него обстоятельствам.
Наконец Юра сказал старику:
Хватит каркать. Заткнись, а то высажу.
Старик умолк и сдерживался, пока не доехали до развилки. Там вылез, прошипел:
Еще солнце не сядет, как у вас тут музыка перестанет! И между вас покойничек будет, сыночки! Спасибо за доставку, поезжайте с богом!
Мы послали старика по далеким адресам и принялись обсуждать вопрос ночевки в Таллине.
Километров через тридцать остановил мотоциклист ГАИ. И мы втащили в машину женщину лет сорока, которая на крутом повороте выпала из кузова грузовика. Она была без сознания. Гаишник бросил мотоцикл и сел с нами. Он положил ее голову на колени, я поддерживал ноги. Юра гнал так, как могут только люди, умеющие отсекать страх. Но женщина умерла в машине до больницы.
Джаз мы, естественно, вырубили сразу, а когда выносили труп, солнце еще болталось над серым Финским заливом.
Вечером мы сидели в таллинском ресторанчике и, конечно, надрались, вспоминая старика и решая вопрос, есть все-таки чертовщина на этом свете или нет.
13.02.
Рейс пока течет нормально.
Наставник на мостике почти не появляется. Его больше интересуют порядки в глубинах судна, в шхерах.
Экватор. Пересекаю взад-вперед седьмой раз. И потому не боюсь насилия со стороны чертей из охраны морского царя. Тем более, когда-то Посейдон запросто являлся ко мне на мостик в здешних местах, и мы с ним болтали о всякой ерунде целые ночные вахты.
Помню, много о лошадях разговаривали. Он их покровитель.
Температура забортной воды плюс тридцать.
В Ленинграде воздух минус двадцать восемь. Интересно, как ведут себя паровые батареи в моей квартире? При таких низких температурах они обычно дают течь. И черная жижа просачивается сквозь палубное перекрытие к нижним соседям. Именно борьбой с жижей я занимался в нынешнюю новогоднюю ночь.
Лицедейство в честь морского бога вышло скучным.
Единственным ярким моментом серого празднества была процедура штампования голых женских попок печатями Нептуна. Черти действовали самозабвенно и сокрушительно. Наши дамы, терявшие морскую невинность, имели полную возможность навизжаться всласть, когда черти мазутными руками приспускали им купальники и шлепали вырезанными из автопокрышек печатями по сметанно-белым мягким местам.
Сопротивляться бесчинству чертей никому, согласно традиции, не положено. Им покорно подчиняются даже капитаны. Исключение получилось у нас с немцем. Четверо немецких ученых ехали зимовать в Антарктиду на наши станции. И один оказал чертям фаустпатронное сопротивление.
Наши черти были здоровенные парни, но они не ожидали никакого противоборства, и немец, полностью использовав фактор неожиданности, двух чертей уволок за собой в муть бассейна.
Впечатляюще выглядел Юра, когда отдавал рапорт богу морей. Как чуть устало, но щеголевато держит он руку у козырька фуражки! Какие на нем замечательные тропические ослепительные брюки; как сияет блямба на фуражке; какое невозмутимое выражение на загорелой физиономии; с каким обожанием глядят на своего повелителя хорошенькие девочки из самодеятельности. Втянулся он в роль капитана пассажирского лайнера. А так как человек он во всех областях талантливый, то играет и эту роль отменно.
И мне было завидно глядеть на Юрия Ивановича.
В путевых книгах никуда не денешься без того, чтобы не делать ставку на людскую способность к забывчивости и на традиционно российскую отходчивость в гневе. Но, конечно, всегда думаешь о возможной угадываемости прототипов, опасаешься. И в "Путевых портретах с морским пейзажем" я дал герою морщинистость, некрасивость, замкнутость, малоразговорчивость и сплошную седину. Для камуфляжа. Но вот "самоограничение и воля, узда и цель" это истинно Юрино.
14.02.
Проходим Сальвадор. До Монтевидео 1995 миль. Позади 5500 миль.
Алла Пугачева своей тонкой музыкальностью и изящной исполнительской манерой продолжает услаждать слух меломанов по двадцать раз в сутки. Вероятно, кто-то из заведующих музыкой пассажирских администраторов в нее влюблен.
Бесконечно горланит трансляция различные объявления: "Участникам экспедиции получить вино в сто двадцать шестой каюте!" Или: "Участники экспедиции приглашаются на ужин в ресторан "Атлантика"! Желаем приятного аппетита!" И так восемь раз в день, ибо кормят пассажиров в две смены.
А вот объявление, по которому можно судить о законе человеческого взаимозабвения: участнику экспедиции такому-то подойти к информбюро для получения радиограммы!
Первые девять дней объявления о радиограммах сыплются как из рога изобилия ощущение разлуки у оставшихся на берегу еще очень остро. Затем следует резкое сокращение числа эмоциональных, но безынформативных радиограмм, хотя они еще поступают.
Теперь перевалили экватор. Идут восемнадцатые сутки разлуки. И берег начинает привыкать к отсутствию уплывающих все дальше и дальше на долгие полтора года полярников. И они тоже делаются спокойнее процесс отчуждения от близких, мозоль на сердце, роговая оболочка на душе После сорокового дня наступит затишье в радиограммах с обеих сторон на целые месяцы.