Коли сам не встречал так и не суди, ответил Серега любимой поговоркой проводников «Вятки».
Бери пример с Коли, он у нас вообще даже нож с собой не берет, кивнул Рябой на Волкогонова, который старательно выскребал тушенку со дна банки. Хотя, может, оно и верно, клиенты тоже разные бывают. Вот, помню, один товарищ кинулся на меня с ножом. Не знаю, чего уж там ему привиделось, но испугал он меня не на шутку. Пришлось положить его с правой на сырую землю. А как оклемался глазами хлопает, ничего не понимает, будто наваждение какое было. Так что всякое случается. Нож его я там же в ствол дерева воткнул, в дар «Вятке» оставил. А один деятель с собой винтовку потащил, так сам ее в итоге и бросил: толку ноль, а силы пьет за двоих.
Я с оружием клиентов не беру, вдруг заговорил Николай, правило такое.
А если заартачатся или испуг возьмет? поинтересовался Рябой.
Все равно, покачал головой Волкогонов. Сами поранятся и других поранят, бывало уже, теперь не рискую.
Не знаю, как вы без оружия на «Вятку» лезете. Стремно же! негодовал Сергей, метким броском посылая консервную банку прямо в урну.
В кого там стрелять-то? сморщился Рябой, отчего его лицо стало еще безобразнее.
Мне так спокойнее, решил закончить разговор об оружии Шабаров. А вы как знаете.
Снаружи стало темнеть, но народ не спешил расходиться, поглядывая на старожилов, всегда уходивших первыми, будто чувствовавших, что сегодня состав точно не придет. Нервный перестал ерзать на месте и мерить зал шагами, а потом как-то сник, будто отчаялся увидеть нынче заветный поезд.
Эх, собаку бы завести, размечтался вдруг Сергей. А то в избушке по ночам такая тишина, как на кладбище. Даже хуже: ни пичуги, ни сверчка.
Животные здесь не приживаются, припомнил Рябой. Однажды приезжал один мужичок с собакой охотничьей, а тут непогода, грязь непролазная, пришлось день переждать. Заночевали у меня на квартире, собаку привязали на дворе на ночь, а утром она издохла. Мужик тогда наотрез отказался на Территорию идти, состав дождался и ходу, все по-своему песелю горевал. Зачем, спрашивается, надо было животину сюда тащить, чтобы она тут сгинула?
Может, тогда кошку? не унимался Сергей.
А кормить ее кто будет в твое отсутствие? Царь Горох?
Живым тварям здесь не место, глубокомысленно изрек Николай. Сами же видите ни птички, ни зверя лесного, все покинули этот край, только мы остались.
О чем я и талдычу! поморщился Рябой, вытирая тыльной стороной ладони верхнюю губу. Пойду лучше чай организую, а то новички не могут даже с керогазом справиться.
Керогаз стоял в другом углу зала, и разжигать его считалось почетным делом старожилов. Впрочем, более молодые проводники и впрямь понятия не имели, как с ним совладать, и посему предпочитали его не трогать. Рябой водрузил огромный пятилитровый чайник на керосиновую горелку и многозначительно посмотрел на других проводников, которые по привычке отводили глаза, не собираясь пялиться на его рыхлое лицо. Через несколько минут весело зашипело, и люди с кружками потянулись поближе, но Рябой первым взял чайник за ручку и наполнил кипятком кружки Волкогонова и Шабарова.
Надо бы погреться, мужики, не ровен час до утра просидим, делая осторожный глоток, высказал свою мысль Рябой.
Пойду вывешу фонарь.
Николай медленно встал и вышел на улицу, где холодный ветер еще сноровистей забирался под пыльник и заставлял руки неметь от холода. Волкогонов вытащил из кармана коробок спичек и чиркнул одной, зажигая маленький огонек, поднес к фитилю керосиновой лампы, висевшей на гвозде над дверью станции. Это тоже был своего рода ритуал, который принадлежал старожилам. Считалось, что при зажженной лампе поезд подойдет ближе к ночи. А коли не зажечь так и вовсе не придет.
Николай посмотрел на блестящие мокрые рельсы, уходящие вдаль и скрывающиеся за деревьями, слепым заученным движением сунул коробок спичек обратно в карман и присел на лавочку на улице, не желая возвращаться в общий зал, где его донимали пустопорожней болтовней. Он не боялся холодного ветра и промозглого дождя, на «Вятке» другой погоды просто не существовало, хотя изредка, бывало, начинался настоящий снегопад.
Ему вспомнилось лицо профессора Немчурова, который с потаенной тревогой рассказывал ему о странных явлениях на Территории «Вятка». Будто бы местные жители видят там самые разнообразные чудеса, которым нет никакого объяснения. Николай вспомнил плацкартный вагон поезда, уносящий экспедицию в тайное место, о котором еще боялись говорить вслух и называли просто Территорией без упоминания расположения. Выгрузились, двинулись к эпицентру, целую неделю мотались по лесным тропам, брали воду из ручьев, разговаривали с местными, будто приехали за фольклором, ничего конкретного. Вернулись ни с чем.
Не верю я, Коля, что здесь ничего нет, делился своими предположениями перед отъездом профессор Немчуров. Нутром чую: есть тут что-то, а найти не могу, нащупать не могу, будто рыба ускользает у меня из рук, когда я пытаюсь схватить ее за жабры.
Я остаюсь. Николай произнес эти слова, не поднимая глаз на профессора, и потому не заметил, как тот нахмурил брови, с недоумением глядя на своего сотрудника.
Остаешься? Но у нас больше нет денег на финансирование этой затеи! Ты же знаешь, что институт не будет платить за продолжение изучения Территории.
Я остаюсь.
Это было последнее, что Волкогонов сказал профессору. Прощаясь на перроне, когда все члены экспедиции уже загрузились в поезд, он больше ни с кем не перемолвился и словом, лишь передал жене письмо, которое профессор молча взял из его рук и кивнул, различив адрес на конверте. С тех пор Николай больше не покидал «Вятку».
Привыкнуть к тишине Территории казалось делом непростым, особенно для того, кто всю свою жизнь прожил в городе, где беспрестанно шумят автомобили, ездят трамваи и автобусы, за стеной разговаривают беспокойные соседи и на проводах чирикают птички. На «Вятке» не осталось ничего из той прежней жизни. Вот и сейчас тишину нарушал лишь шум дождя единственный источник звука помимо разговоров между людьми. Серое небо стало совсем мрачным, сумерки поглощали Территорию эту черную точку на карте, куда не проникало всевидящее око спутников из космоса.
Из здания вокзала вышел Рябой, окинул взглядом Волкогонова, неотрывно смотрящего в направлении убегающих вдаль рельсов, но не стал его беспокоить. В руке он сжимал алюминиевую походную кружку, в которой, судя по аромату, был кофе. Рябой присел на другую скамью, ничуть не заботясь о том, что в его чашку падают капли. Он пил его так, будто сидел у себя дома и смотрел телевизор, не обращал ни малейшего внимания на дождь и ветер, бьющий в лицо. Теперь для него любое место на «Вятке» становилось домом, будь то родная избушка или кочка на Желтом болоте. Он тоже стал смотреть туда, откуда всегда приезжал поезд, будто нутром чувствовал, что электровоз вот-вот появится из-за далекого изгиба железнодорожного полотна и огласит окрестности гудком.
Гаси лампу, сегодня не придет, неожиданно бросил Волкогонов.
Уверен? засомневался Рябой, не спеша вставать со скамьи.
«Вятка» закрылась, произнес Николай, заставив Рябого вздрогнуть; тот в свою очередь прислушался к своим внутренним ощущениям и согласился с проводником: ему тоже казалось, что сегодня нет смысла в дальнейшем ожидании.
Утром прибудет. Николай по-прежнему не двигался с места.
Рябой встал, выплеснул кофейную гущу на шпалы, шмыгнул носом, затем, подойдя к керосиновой лампе, задул ее и хмурым вестником отправился в зал ожидания, где новички еще не знали, что нынешний день прошел зря.