Что скажешь, Наталья Андреевна?
Та пожала плечами и заговорила бесстрастным тихим голосом, словно читала лекцию:
Человек очень истощен. Судя по всему, пробыл без пищи, или с очень ограниченным ее количеством, довольно длительный период времени. Организм ослаблен. Никаких других повреждений, угрожающих его здоровью, я не увидела. Видимо, в следствие какого-то сильнейшего стресса у него отказала память. Одним словом, амнезия. Как это долго продлится и вернется ли к нему память, сказать не могу.
Участковый, как он обычно это делал при сильном волнении, сдвинул фуражку на затылок, и вытер ладонью лоб. Потом, часто оглядываясь на лежащего на кушетке мужчину, заговорил громким шепотом:
И чего мне с ним делать? Я же его такого даже до райцентра не довезу. Неровен час, помрет по дороге, а мне за него отвечай.
Наталья равнодушно пожала плечами.
Я ему вколола раствор глюкозы, чтобы поддержать организм хоть немного. Его нужно сейчас постепенно выводить из состояния голодовки. А уж потом куда-то везти. Потом едва сморщив свой хорошенький носик, уже совсем другим голосом проговорила. Ему бы еще и помыться не мешало и переодеться. Его-то одежда в таком виде вообще ни на что не годна. Ну и отдых, никаких волнений. А там видно будет. Я, конечно, на сегодняшнюю ночь могу его здесь оставить, а дальше уж твое дело. Решай, куда его пристроить.
Участковый несколько раз хлопнул на фельдшера ресницами, и с некоторым негодованием, начал:
Так, а куда ж я его дену-то? Не домой же мне его Ты мою Людмилу знаешь, да и места у меня нет
Но Наталья не дала ему закончить перечисления всех его «да куда же» и «да как же», строго проговорив:
Я, Егорыч, работник медслужбы, а не твой зам по общим вопросам. Меня заботит только состояние здоровья больного. А этот здоров. Все, что от меня требовалось, я сделала. А дальше, повторяю, твоя забота. Потом, видя обиженное и растерянное лицо участкового, чуть сменила тон, на более дружеский. Ну поговори с тем же Авдеем. У него дом большой, а живут с внуком вдвоем. Поди не стеснит его этот потерпевший. Ну, ты же власть, в конце-то концов! И закончила весьма прозаично. Я все тебе сказала. Ты сейчас с ним останься пока. А мне домой пора. У меня хозяйство некормленое. Как управлюсь, вернусь и тебя сменю.
И она, скинув с себя белый халат, который надевала перед осмотром человека, заспешила на выход. Василий Егорович даже ничего не успел ей сказать, только и прокричал во след:
Ты там не задерживайся!!
После ухода Натальи, участковый почувствовал себя немного не в своей тарелке. Найденный дедом Авдеем человек сидел на кушетке и смотрел своим пустым взглядом в одну точку. В небольшой комнатке повисла мутная тишина, в которой был слышен только шорох в углу, за старым деревянным шкафом с документами. Мышь прогрызла дырку в полу и теперь крошила на мелкие кусочки старую бумагу для своей норки. От этой тишины, неясного мышиного шуршания, а особенно, от неподвижной фигуры человека с остановившимся взглядом, участковому совсем сделалось не по себе. Вытерев вспотевший затылок своим огромным носовым платком, он пробормотал что-то невнятное на тему «подышу свежим воздухом», и выскочил из комнаты фельдшерского пункта на крыльцо. Августовская тихая ночь опустилась на поселок, принося с собой влажную прохладу, от которой все деревья, травы, черепичные и металлические крыши домов, покрылись влажными капельками росы. Кое-где во дворах лениво перебрехивались собаки, раздавались обычные, привычные для слуха ночные шорохи и звуки. И только тут, стоя на крыльце, Василий Егорович выдохнул с облегчением. Он вытащил из кармана помятую пачку папирос, и дрожащей рукой, только с третьего раза прикурил. С удовольствием выпустил струю дыма и проворчал себе под нос:
Вот же принесло на мою голову!
Вслух он больше ничего не сказал, но мысли крутились роем у него в голове. Чего переполошился? Ну подумаешь, мужик память потерял, в жизни еще и не такое случается. Да и мужик, как мужик. На бандита какого и не похож вовсе. И одежда на нем, несмотря на то что грязная, все же добротная. Егорыч видел такие костюмы в Сортавале в охотничьем магазине. И стоили они немалых денег. Значит, не забулдыга какой, не алкаш. Сделал он дедуктивный вывод. Да и интуиция человека, всю жизнь прожившего посреди этих бескрайних лесов и озер, и повидавшего на своем веку много чего всякого-разного, подсказывала ему, что человек нормальный, просто попавший в какую-то беду. А вот поди ж ты! Сердце вон как бьется, словно избежал какой-то жути! И вся атмосфера вокруг этого найденыша была буквально наполнена какой-то тайной и опасностью. С чего бы это?
Разум участкового все эти мысли перемалывал, как хорошие жернова перемалывают зерно на мельнице, а потом, стараясь себя успокоить, делал «логические выводы». А душа все равно, отчего-то трепетала и замирала, словно в ожидании чего-то неведомого и страшного. Тьфу, ты!! Напасть какая!! Сейчас Наталья вернется, и он пойдет домой. Людмила, жена его, нальет полную миску наваристых щей с солидным куском вареного мяса, да и стопочку, поди, подаст. И все встанет на свои места. А завтра, сведет он его к Авдею. Старик его нашел, вот пускай с ним сам и разбирается! Василий Егорович тяжело вздохнул, и даже слегка поморщился. Недостойные мысли для участкового. Негоже так-то Душа-душой, а про обязанности забывать не следует. Он здесь в этом поселке, можно сказать, единственная власть, не считая председателя сельсовета. А того и вправду можно было не считать. И за что только этакого трутня держат при должности? Мысли участкового, незаметно для него самого, потекли в другое русло, и он так увлекся этими своими раздумьями, что даже не заметил, как вернулась Наталья.
Увидев «единственного представителя власти» сидящем на крыльце, сильно удивилась.
Ты чего, Егорыч, здесь сидишь? Почему потерпевшего одного оставил? Мало ли что там с ним
Василий Егорович смутился под пристальным взглядом фельдшерицы. И, конечно, признаться ей, что ему стало очень неуютно рядом с найденышем в одной комнате (если не сказать, страшно), он не стал. Сурово нахмурился, и пробурчал в ответ на упрек женщины:
И ничего я не оставил. Вот, он ткнул чуть не под нос Натальи уже давно потухший окурок папиросы, который, по неведомой ему самому причине, до сих пор крутил в пальцах. Покурить вышел. Что мне теперь?? Уточнять он не стал, что «ему теперь» что?
А про себя подумал, что, конечно, Наталья-то фельдшер от Бога. Хоть аппендицит вырезать, хоть роды принять, а хоть бы и зуб выдернуть. Ей бы в какой аспирантуре учиться, а она как приехала сюда к ним лет восемь тому, так и осталась. Нет, конечно, их поселку, можно сказать с Натальей-то повезло, тут ничего не скажешь. Только вот характер она имела вздорный и стервозный. Может, потому до сих пор была и не замужем. Участковый хмуро глянул на фельдшера, как будто опасался, что она сможет прочесть его не очень приятные мысли насчет нее. Наталья ответила ему такой же хмурой усмешкой, будто и вправду поняла, о чем он думает, и, покачав головой, словно говоря «бывают же такие», и вошла внутрь. Василий Егорович едва успел ей прокричать вслед:
Андреевна, так я пошел что ли?
В ответ уже из-за закрытой двери раздалось насмешливое:
Да иди уже
Участковый с облегчением выдохнул и поспешно пошел по улице к дому, тихо ворча себе под нос:
Вот же, баба-стерва Как водой холодной окатила
И вскоре его уже поглотила ночная тишина, и только лай собак из-за забора обозначал его направление его движения.
Наталья зашла внутрь и внимательно осмотрела сидящего на кушетке мужчину. Он по-прежнему сидел неподвижно, в точно такой же позе, в которой она его и оставила перед своим уходом, и все так же смотрел пустым взглядом в одну точку. Сокрушенно покачав головой, она принялась доставать из простой полотняной сумки поллитровую банку, закутанную в простое вафельное полотенце и старенький трехлитровый термос со сладким чаем, заваренном на травах с медом по рецепту все того же деда Авдея. Раскутав банку, подошла к кушетке, присела рядом на табуретке и принялась кормить его с ложечки, словно малого ребенка, теплым бульоном. Сначала получалось плохо, он трудно сглатывал бульон, давился и потом начинал судорожно кашлять. Но женщина продолжала с упорством, приговаривая ласковые слова, кормить потерпевшего. Наконец, с горем пополам, ей удалось ему влить граммов двести пятьдесят вкусной и питательной жидкости. Деловито вытерев рот ему все тем же вафельным полотенцем, в которое была завернута банка, она налила в старую фаянсовую кружку с красненьким ободком по краям, немного чая. Тут же аромат летней травы, смешенный с медовым духом, заполнил всю комнату, перебивая навязчивый запах хлорки и каких-то лекарств. С чаем дело пошло уже легче. Потерпевший сам взял кружку дрожащими руками, и стал осторожно прихлебывать горячий чай, с каким-то недоумением поглядывая на фельдшера поверх края кружки. Казалось, он никак не может понять, откуда здесь взялась эта женщина. В его глазах попеременно мелькали то испуг, то недоумение, то какая-то небывалая тоска. Словно в его голове всплывали разрозненные куски памяти, похожие на осколки зеркала. И ему никак не удавалось совместить их, сложить в одну цельную картину.