Когда мы сюда въехали, этот дом был совсем новым, сказал вдруг отец. Представь: огромная пустая квартира. Ни из одной щели не дует. Даже лифт без надписей. Я был совсем мелким. Первую надпись, кажется, я и написал
Он хмыкнул и глотнул из своей банки.
И что это была за надпись? спросил я.
Да какая-то херня из области поп-музыки. То ли Metallica, то ли Accept. В общем, пометил территорию.
В полутьме мне показалось, что он краснеет.
По-моему, все так начинали, сказал я, чтобы сделать ему приятное.
Начинали-то все одинаково. Закончили по-разному.
Он потянул воздух носом и умолк. Это была сложная тема, и, если ее продолжать, мы могли договориться до многих неожиданных вещей. Можно подумать, я не помню их разговоров с мамой на кухне, когда все думали, что я сплю. Я много чего помню.
Разговоры кончились тем, что мама уехала в солнечную Калифорнию сперва на три месяца, потом еще на три, а потом навсегда.
Ты просто не понимаешь, Дэн, говорит отец. Шанс сбежать с этого острова дается один раз. Я буду рад, если ты перестанешь тупить и его используешь.
Это он про Калифорнию. Уехать туда для меня пара пустяков. По крайней мере, пока мне не исполнится двадцать один. У матери есть вид на жительство. Достаточно просто подать прошение на воссоединение семьи. Проблема в том, что мама и ее новый Джейк не моя семья.
Ты не будешь рад, говорю я. Все кончится плохо. Ты без меня сопьешься и когда-нибудь свалишься с этого балкона.
Он сидит на своей табуретке сгорбившись.
Может, и так, говорит он, не оборачиваясь. Это к делу не относится. Подумай о собственной судьбе. Не трать время на всякую ерунду. Я имею в виду и твою бедную девчонку.
Но она мне верит.
Ты не ангел, чтобы в тебя верить. Ты небезгрешен. Ты слишком долго сидишь в ванной и я знаю зачем. Ты даже как минимум один раз курил какую-то дрянь. Я заметил.
Но я
Не продолжай. Ты не сможешь спасти всех, поэтому не спасай никого. Будь эгоистом, Дэн. Это безупречная позиция.
Мне больше с ней не встречаться?
Почему же. Встречайся иногда. Не говори мне, что у вас все серьезно, я не поверю. Отмотайте назад и оставайтесь друзьями.
А если я тебя не послушаюсь?
Значит, влипнешь по уши.
Как ты?
Он молчит. С хрустом сжимает пустую банку в руке.
Вот именно, говорит он. Как я.
Тогда прости. Я не буду ничего отматывать. Пусть идет как идет. Я не предатель.
Отец почему-то улыбается. Поднимается на ноги. Кладет руку мне на плечо:
Да кто бы сомневался. Ладно поиграем в унесенных ветром?
Он двумя пальцами держит пустую пивную банку над пропастью. Потом отпускает. Банку подхватывает ветер и уносит в темноту. Это наш хулиганский аттракцион: никогда не знаешь, на чей балкон прилетит подарок. Но играть так лучше ночью, иначе можно нарваться на неприятности.
Мы прислушиваемся. Вроде тихо.
Дураки мы с тобой, говорит мне отец. И остров у нас дурацкий.
Нормальный остров, говорю я.
В своем телефоне я нашел три непринятых вызова. Один от Стаса и два от Тани. Не один и не три, а именно два. С разницей в две минуты. Полчаса назад.
Я грустно улыбнулся. Я представил, как она набирает мой номер по секрету от матери. Понимает, что я не слышу звонка. Повторяет вызов и оставляет попытки.
Она знает, что я почти никогда не снимаю наушники. Что она должна думать обо мне?
«Надо вернуться в реальность», говорила она.
На часах почти полночь.
Ночью ее мир становится и вовсе беспросветным.
Я тронул экран.
Алло, сказала Таня очень спокойно.
Привет, это я.
Мама, я пойду к себе, если ты не против, сказала она, прикрыв рукой микрофон, но я все равно слышал. Нет. Да. Мама, перестань. Мне уже восемнадцать, между прочим. Нет, не жалуюсь Не волнуйся, пожалуйста. Спокойной ночи.
Наверно, я сопел в трубку, потому что она проворчала уже в мой адрес:
И ничего смешного в этом нет.
Можешь теперь говорить? спросил я.
Могу. Я уже в своей комнате. Я пришла сказать маме доброй ночи, а тут ты звонишь.
Ты ходила к маме, взяв с собой телефон?
Таня помедлила.
Он лежал в кармашке. У меня есть такой махровый халат, с кармашком.
Было бы неверным сказать, что я не был взволнован, когда я представил ее в этом халатике. Дальнейшее представление было опасным, и я решил сменить тему.
Теперь твоя мама будет подслушивать, сказал я.
Нет. У нее слабый слух. Это профессиональная болезнь. Зато я слышу прекрасно. Такая вот никчемная компенсация от бога я даже слышу, когда ей не спится. Когда она ночью ходит по комнате и смотрит в окно.
«Интересно зачем», подумал я, но промолчал.
Ты знаешь, что она мне сказала про тебя? спросила Таня, посмеиваясь. Что-то слишком моложав этот наш электрик, Леопольд Иванович.
Я? Да то есть моложав, конечно
А сколько тебе лет?
Я немного смутился и ответил.
Так ты еще маленький хорошо, тогда я буду с тобой старой и мудрой. Как сова. И тоже в очках.
Тебе они идут, сказал я.
Не ври и ты еще не знаешь, что сказала мама дальше. Она сказала: если ты сама позвонишь этому Леопольду Ивановичу, то он решит, что ты сумасшедшая дурочка. И будет слишком много о себе думать. Причем это касается всех мальчиков, а не только юных электриков уж я-то, говорит, на них насмотрелась в школе, будь она неладна
И ты тут же позвонила?
Ну вот. Она была права. Ты уже начал много думать о себе.
Почему?
Я не собиралась звонить. Представь, что мне просто нужно было проверить телефон. Он же мог разрядиться к вечеру.
Он не разрядится. Мы можем хоть всю ночь говорить.
Всю ночь? Я никогда ни с кем не разговаривала всю ночь.
Я слышал, что Таня улыбается. Может, мне и не следовало наглеть, но все получалось само собой, и останавливаться не хотелось. Я улегся поудобнее.
Это несложно, заверил я. Сейчас я тебя научу поправь подушку и надень наушники. О чем будем говорить?
Таня пошуршала микрофоном.
Расскажи мне о себе, попросила она.
Это скучно. Ты уснешь.
Все равно расскажи. Если я буду засыпать, ты пожелаешь мне доброй ночи.
И тогда я рассказал ей о себе. Наверно, сейчас расскажу и вам, иначе никогда не соберусь. Это не слишком долгая история, послушайте.
Когда я родился, у моих родителей все было хорошо. Может быть, поэтому я и родился. Лет до десяти я думал, что так и будет всегда. Отец работал журналистом на телевидении, мама занималась международными связями в экономическом университете. Маме работа нравилась, а папе нет.
Я долго не мог понять, как можно заниматься делом, которое не любишь. Но отец смеялся и ничего не объяснял. Только в шутку переозвучивал для меня те самые репортажи, которые делал сам, причем получалось гораздо интереснее, чем в оригинале. Особенно ему нравилось играть пьяных чиновников и депутатов. Он шикарно изображал очкастого депутата по фамилии Филонов даже не помню, чем тот занимался на самом деле, но в папином исполнении он был анонимным вампиром, который очень хотел бросить свою пагубную привычку. Я смотрел на этот цирк и заливисто смеялся, а мама сердилась.
Потом на телеканале сменилось руководство и началась, как говорил папа, большая зачистка. Вместе с мусором выбросили и людей. Мне было тринадцать, и подробностей я не запомнил. Накануне мы ездили отдыхать в Грецию, где мне (и моим новым приятелям) больше всего нравилось подсматривать за девчонками в бассейне. Так что моя голова была занята многими интересными вещами, о которых я не стал рассказывать Тане, да и вам не скажу.
Оставшись вне штата, отец писал рекламные сюжеты и занимался, как он сам говорил, генерацией белого шума в соцсетях. Денег за это платили мало. Летом вместо Греции мы сидели дома. На второе такое лето мама забеспокоилась. И уже осенью отправилась в длительную зарубежную командировку. Вернулась она загоревшей и энергичной. Я никогда не расставался с ней больше чем на неделю, а тут ее не было три месяца и, когда она пару раз по ошибке назвала меня Джейком, я даже не удивился. Вот что было печальнее всего: я не слышал ни споров, ни упреков не то что раньше.