Доброе утро, дружочки, прощебетала она.
Александр замычал в знак приветствия, остальные промолчали. Гвендолин остановилась, нависла над нами, упершись руками в костлявые бедра.
Нет, это стыдобища. Первый день занятий у вас должны глаза гореть, хвост пистолетом!
Мы таращились на нее, пока она не вскинула руки и не скомандовала:
Подъем! Начали!
Следующие полчаса были посвящены нескольким болезненным позам йоги. Для женщины на седьмом десятке Гвендолин была пугающе гибкой. Когда минутная стрелка подошла к девяти, она распрямилась из позы царя голубей с пылким вздохом, от которого неловко стало, скорее всего, не только мне.
Разве так не лучше? спросила она. Александр снова замычал. Уверена, вы все лето по мне скучали, продолжила Гвендолин, но у нас будет куча времени на рассказы после собрания, поэтому сейчас я бы хотела сразу приступить к делу и дать вам понять, что в этом году все будет немного не так, как раньше.
Аудитория (все, кроме Александра) впервые проявила признаки жизни. Мы поерзали, выпрямились и стали слушать всерьез.
До сих пор вы были в безопасной зоне, сказала Гвендолин. И мне кажется, будет честно предупредить вас, что эти дни в прошлом.
Я искоса посмотрел на Джеймса, тот нахмурился. Непонятно было, то ли Гвендолин опять проявляет свою драматическую натуру, то ли и в самом деле собирается что-то изменить.
Вы меня уже неплохо узнали, сказала она. Вы знаете, как я работаю. Фредерик будет вас целыми днями уговаривать и упрашивать, но я толкач. Я все время вас толкала, но, она подняла палец, не слишком сильно.
Я не мог с ней согласиться. Методы преподавания Гвендолин применяла безжалостные, и студенты нередко уходили с ее занятий в слезах. (Актеры как устрицы, объясняла она, когда кто-то хотел понять причину такого жесткого давления. Надо расколоть ракушку и вскрыть их, чтобы извлечь бесценную жемчужину.) Она продолжала:
Это ваш выпускной курс, и я собираюсь толкать вас со всей силой, какую придется приложить. Я знаю, на что вы способны, и будь я проклята, если не вытащу это из вас до тех пор, пока вы отсюда не уйдете.
Мы снова встревоженно переглянулись, на этот раз с Филиппой.
Гвендолин поправила шаль, пригладила волосы и спросила:
А теперь кто мне скажет, что больше всего мешает хорошей актерской игре?
Страх, ответила Рен.
Это было одной из многих мантр Гвендолин: на сцене надо быть бесстрашным.
Да. Страх чего?
Уязвимости, сказал Ричард.
Именно, отозвалась Гвендолин. Мы всегда играем только пятьдесят процентов персонажа. Остальное это мы сами, и мы боимся показывать, кто мы на самом деле. Боимся выглядеть глупо, если проявим чувства во всю силу. Но в мире Шекспира перед страстью невозможно устоять, ее не стесняются. Итак! Она хлопнула в ладоши, и от этого звука мы все вздрогнули. С этого дня изгоняем страх. Если вы прячетесь, хорошей работы не будет, так что вытащим наружу все уродство. Кто начнет?
Несколько секунд мы сидели в изумленном молчании, потом Мередит сказала:
Я.
Прекрасно, ответила Гвендолин. Встань.
Пока Мередит поднималась, я смотрел на нее с тяжелым сердцем. Она стояла посреди нашего кружка, переминаясь с ноги на ногу, пока не обрела равновесие, и убирая волосы с лица за уши она всегда так делала, когда надо было собраться. У нас у всех были свои приемы, но не у многих это выглядело так естественно.
Мередит, сказала Гвендолин, с улыбкой глядя на нее. Наша морская свинка. Дыши.
Мередит закачалась из стороны в сторону, словно под ветерком, закрыв глаза и слегка приоткрыв рот. Наблюдение за ней странным образом расслабляло (и в то же время было странно чувственным переживанием).
Так, сказала Гвендолин. Готова?
Мередит кивнула и открыла глаза.
Вот и славно. Начнем с чего-нибудь простого. В чем ты сильнее всего как актриса?
Мередит, всегда такая уверенная в себе, колебалась.
Гвендолин: Сильнее всего.
Мередит: Мне кажется
Гвендолин: Никаких «кажется». В чем ты сильнее всего?
Мередит: Думаю
Гвендолин: Мне неинтересно, что ты думаешь, я хочу услышать, что ты знаешь. Плевать мне, если это прозвучит самодовольно, мне важно, в чем ты сильна, и ты как актриса должна уметь об этом сказать. В чем ты сильнее всего?
Я телесная! сказала Мередит. Я все чувствую телом и не боюсь этим пользоваться.
Не боишься пользоваться, но боишься сказать, что на самом деле имеешь в виду!
Гвендолин почти кричала. Я переводил глаза с нее на Мередит и обратно, напуганный тем, как быстро все накалилось.
Ты ходишь вокруг да около, потому что мы все на тебя пялимся, сказала Гвендолин. Давай, выкладывай. Говори.
Небрежное изящество Мередит как ветром сдуло, она стояла, сдвинув ноги и неподвижно держа руки по швам.
У меня потрясающее тело, сказала она. Потому что я на него пашу как проклятая. Мне нравится так выглядеть и нравится, когда на меня смотрят. Это придает мне магнетизм.
Не поспоришь, придает. Гвендолин смотрела на нее, улыбаясь, как Чеширский Кот. Ты красивая девочка. Говоришь как стерва, но знаешь что? Чистую правду. И, что еще важнее, говоришь честно. Гвендолин ткнула в Мередит пальцем. Это было честно. Молодец.
Филиппа и Александр заерзали, избегая взгляда Мередит. Ричард глядел на нее, будто хотел прямо здесь сорвать с нее одежду, а я и не знал, куда смотреть. Она кивнула и пошла было на место, но Гвендолин сказала:
Мы не закончили.
Мередит застыла.
Ты определила, в чем твоя сила. Теперь я хочу услышать о твоих слабостях. Чего ты больше всего боишься?
Мередит смотрела на Гвендолин тяжелым взглядом, но та, к моему удивлению, не нарушала молчания. Мы все ежились на полу, посматривая на Мередит со смесью сочувствия, восхищения и смущения.
У всех есть слабости, Мередит, сказала Гвендолин. Даже у тебя. Самое сильное, что можно сделать, это признать их. Мы ждем.
Воцарилось мучительное молчание, Мередит стояла совершенно неподвижно, в ее глазах пылало кислотно-зеленое пламя. Она была так обнажена, что один взгляд на нее казался вторжением, извращением, и я давил в себе желание заорать, чтобы она хоть что-нибудь, мать ее, сказала.
Я боюсь, очень медленно произнесла она, промолчав, по ощущению, год, что красоты у меня больше, чем таланта или ума, и что из-за этого меня никто не примет всерьез. Как актрису и как человека.
И снова мертвая тишина. Я заставил себя опустить глаза, оглядел остальных. Рен сидела, зажав рот рукой. Выражение лица Ричарда смягчилось, как никогда прежде. Филиппу, казалось, подташнивало; Александр старался подавить нервную улыбку. Джеймс, сидевший справа от меня, вглядывался в Мередит с острым, оценивающим интересом, как в статую, в скульптуру, во что-то, чему тысячу лет назад придали подобие языческого божества. Разоблачение Мередит вышло жестким, завораживающим и каким-то образом исполненным достоинства.
Как бы дико это ни было, как бы ни сбивало с толку, я понял, что Гвендолин хотела именно этого.
Она так долго смотрела Мередит в глаза, что, казалось, время остановилось. Потом с силой выдохнула и сказала:
Хорошо. Садись. Вон там.
Колени Мередит механически подломились, и она опустилась в центр круга, с прямой спиной, негнущаяся, как доска в заборе.
Ладно, сказала Гвендолин. Давайте поговорим.
Сцена 6
После часового допроса, который Гвендолин устроила Мередит, выпытывая, что именно той в себе не нравится (список оказался длиннее, чем я мог представить), нас распустили, пообещав, что в ближайшие две недели мы все подвергнемся такому же суровому испытанию.
Когда мы спускались на третий этаж и вокруг нас толклись второкурсники, спешившие в зимний сад, меня нагнал Джеймс.
Это было бесчеловечно, вполголоса сказал я.
Мередит шла в паре шагов перед нами, Ричард обнимал ее за плечи, но она этого будто не замечала. Она решительно двигалась вперед, стараясь не встречаться ни с кем глазами.