За что пятьдесят долларов? спросил я, чтобы их перебить.
Из нас семерых Мередит и Александр ругались больше всех, и пересквернословить другого было для них обоих предметом какой-то извращенной гордости. Дай им волю, они всю ночь не остановятся.
Александр постучал по десяткам длинным пальцем.
Спорю на пятьдесят долларов, что прямо сейчас перечислю распределение и не ошибусь.
Мы впятером с любопытством переглянулись; Рен по-прежнему хмурилась, глядя в камин.
Ладно, давайте послушаем, с усталым вздохом произнесла Филиппа, будто ее одолело любопытство.
Александр откинул с лица непослушные черные кудри и начал:
Ну, Цезарем явно будет Ричард.
Потому что мы все втайне хотим его убить? спросил Джеймс.
Ричард поднял бровь.
Et tu, Bruté?
Sic semper tyrannis, ответил Джеймс, чиркнув ручкой по горлу, как кинжалом. Так всегда тиранам.
Александр указал на одного, потом на другого.
Именно, сказал он. Джеймс будет Брутом, потому что он всегда играет хороших, а я Кассием, потому что всегда играю плохих. Ричард и Рен не могут быть мужем и женой, это был бы изврат, так что она будет Порцией, Мередит Кальпурнией, а тебе, Пип, опять в травести.
Филиппе, которой роль подобрать было труднее, чем Мередит (femme fatale) или Рен (ingénue), вечно приходилось переодеваться мужчиной, когда у нас кончались годные женские роли что в шекспировском театре бывает часто.
Убейте меня, сказала она.
Погоди, вмешался я, наглядно подтверждая гипотезу Ричарда о том, что я в процессе распределения ролей вечно остаюсь невостребованным, а я тогда кто?
Александр осмотрел меня, прищурившись, провел языком по зубам.
Скорее всего, Октавий, постановил он. Антонием тебя не назначат не обижайся, но ты просто недостаточно заметен. Им будет этот, невыносимый, с третьего курса, как его?
Филиппа: Ричард Второй?
Ричард: Обхохочешься. Нет, Колин Хайленд.
Потрясающе. Я уставился в текст «Перикла», который просматривал, наверное, раз в сотый. Таланта у меня было вдвое меньше, чем у любого из них, и я, казалось, был обречен вечно играть второстепенную роль в чьей-то чужой истории. Сколько раз я спрашивал себя, искусство ли подражает жизни, или все совсем наоборот.
Александр: Пятьдесят баксов на то, что распределение будет именно таким. Забьемся?
Мередит: Нет.
Александр: Почему?
Филиппа: Потому что так все и будет.
Ричард со смешком поднялся из кресла.
Будем надеяться.
Он направился к двери, по дороге потянулся и ущипнул Джеймса за щеку:
Покойной ночи, милый принц
Джеймс отбил руку Ричарда блокнотом и снова нарочито за ним спрятался. Мередит, эхом отозвавшись на смех Ричарда, произнесла:
Ты, когда в сердцах, горячее всех в Италии![5]
Чума на оба ваши дома, пробормотал Джеймс.
Мередит потянулась с тихим многообещающим стоном и оторвалась от дивана.
В постельку? спросил Ричард.
Да. После того, что сказал Александр, всякая работа лишена смысла.
Книги она так и оставила разбросанными на низком столике у камина, а рядом с ними пустой винный бокал с полумесяцем помады у ободка.
Доброй ночи, сказала она, ни к кому не обращаясь. Бог в помощь.
Они вдвоем растворились в коридоре.
Я потер глаза, которые уже горели от многочасового чтения. Рен швырнула книгу за спину, через голову, и я вздрогнул, когда та шлепнулась на диван рядом со мной.
Рен: К черту всё.
Александр: Вот это боевой дух.
Рен: Просто прочту Изабеллу.
Филиппа: Просто иди спать.
Рен медленно встала, промаргивая отпечаток огня на сетчатке.
Наверное, всю ночь буду лежать и повторять монолог, сказала она.
Пойдем покурим? Александр (опять) допил виски и скручивал на столе косяк. Может помочь расслабиться.
Нет, спасибо, ответила Рен, выходя в коридор. Спокойной ночи.
Как хочешь. Александр зачесал волосы назад, воткнул косяк в угол рта. Оливер?
Если я помогу тебе его скурить, завтра проснусь без голоса.
Пип?
Филиппа подняла очки на темя и мягко откашлялась, пробуя горло.
Господи, как ты дурно на меня влияешь, сказала она. Ладно, давай.
Он кивнул, уже на полпути из зала, руки в карманы. Я посмотрел им вслед, немного завидуя, потом снова привалился к подлокотнику дивана. Я пытался сосредоточиться на тексте, в котором было такое количество пометок, что он почти уже не читался.
Перикл: Прощай, Антиохия! Я узнал,
Что люди, не стыдящиеся делЧерней, чем ночь, из кожи лезут вон,Чтоб доступ к ним был свету прегражден.Виною порождается вина.Как дым с огнем, кровь с похотью дружна[6].
Я вполголоса пробормотал последние две строки. Я знал их наизусть, знал уже не первый месяц, но меня все равно грыз страх забыть слово или фразу во время прослушивания. Я взглянул на Джеймса, сидевшего в другом конце зала, и спросил:
Ты никогда не думал, знал ли Шекспир эти монологи так же хорошо, как мы, хоть наполовину?
Он отвлекся от того, что читал, поднял глаза и ответил:
Все время думаю.
Я изобразил улыбку: меня хоть как-то поддержали.
Что ж, я сдаюсь. Так ничего и не сделал.
Джеймс посмотрел на часы.
Я, по-моему, тоже.
Я сполз с дивана и направился за Джеймсом по винтовой лестнице в нашу общую спальню точно над библиотекой, верхнюю из трех комнат в каменной надстройке, которую обычно называли Башней. Раньше здесь был просто чердак, но в семидесятые паутину и хлам убрали, чтобы освободить место для новых студентов. Двадцать лет спустя здесь поселились мы с Джеймсом: две кровати с синими деллакеровскими покрывалами, два уродских старых шкафа и несколько разномастных книжных полок, слишком неприглядных для библиотеки.
Думаешь, все выйдет, как говорит Александр? спросил я.
Джеймс стянул футболку, растрепав волосы.
По мне, все слишком предсказуемо.
А когда нас удивляли?
Фредерик постоянно меня удивляет, сказал Джеймс. Но последнее слово будет за Гвендолин, как всегда.
Дай ей волю, Ричард бы играл всех мужчин и половину женщин.
А Мередит, таким образом, другую половину. Он прижал ладони к глазам. Когда у тебя завтра прослушивание?
Сразу после Ричарда. А Филиппа после меня.
А я за ней. Господи, я за нее так переживаю.
Да, сказал я. Удивительно, как она не вылетела.
Джеймс задумчиво нахмурился, выпутываясь из джинсов.
Ну, она покрепче других. Может, поэтому Гвендолин ее и мучает.
Просто потому, что она выдержит? спросил я, сбрасывая одежду кучей на пол. Жестоко.
Он пожал плечами:
Это же Гвендолин.
Если бы решение принимал я, я все сделал бы наоборот, сказал я. Александра Цезарем, а Ричарда Кассием.
Джеймс откинул одеяло и спросил:
А я так и буду Брутом?
Нет. Я швырнул в него носок. Ты Антоний. В кои-то веки я получу главную роль.
Ты еще будешь трагическим героем. Просто дождись весны.
Я поднял глаза от ящика комода, в котором копался.
Фредерик опять делился с тобой секретами?
Джеймс лег и закинул руки за голову.
Ну, допустим, он упомянул «Троила и Крессиду». Ему пришла в голову фантастическая мысль поставить ее как битву полов. Все троянцы мужчины, все греки женщины.
Безумие.
Почему? Про секс в пьесе не меньше, чем про войну, сказал Джеймс. Гвендолин, конечно, захочет, чтобы Ричард был Гектором, но тогда тебе достается Троил.
А почему вдруг не ты Троил?
Он поворочался, выгнул спину.
Ну, допустим, я заметил, что хотел бы внести в свое резюме больше разнообразия.
Я уставился на него, не зная, чувствовать ли себя оскорбленным.
Не надо так на меня смотреть, сказал Джеймс с оттенком упрека в голосе. Он согласился, что нам всем не повредит выйти за привычные рамки. Меня достало играть влюбленных дураков вроде Троила, а тебе, уверен, надоело вечно играть второстепенных персонажей.
Я плюхнулся спиной на кровать.
Да, наверное, ты прав.
Пару секунд я позволил мыслям поблуждать, потом со смешком выдохнул.
Что смешного? спросил Джеймс, потянувшись выключить свет.