Сам Иван почти не помнил своего пленения, не помнил он и того, как оказался в рабстве. Раненый в обычной степной стычке совсем рядом с Крымом, он лишился сознания, и какой-то, вероятно небогатый, татарин или ногаец закинул его на свою лошадку и забрал с собой. Более состоятельный житель ханства и не соблазнился бы на ту непривлекательную добычу, которую представлял собой Пуховецкий. Весь израненный, к тому же и не молодой почти тридцатилетний казак был сомнительной ценностью на невольничьем рынке. Дальнейшее Иван помнил еще хуже: истекая кровью, мучаясь о жары и жажды, он большую часть времени находился без сознания, и хорошо начал помнить себя лишь с тех пор, как оказался у Ильяша. Только сам Ильяш мог бы объяснить, зачем он купил Пуховецкого. Лишь свойственное караготу сочетание добродушия, непрактичности и купеческого чутья могло подсказать ему такую спорную со всех точек зрения мысль. Тем не менее, Ильяш заплатил за полумертвого Ивана немалую сумму, не без труда перевез его в свое селение, и с тех пор терпел все его выходки. Покупать взрослого казака в Крыму считалось делом более чем сомнительным, даже опасным. Как говорится, визгу много, а толку мало: или сбежит, или устроит какую-нибудь пакость. И вот сейчас Иван впервые видел невольничий рынок во всей его красе.
Главное, что могло тут поразить непривычного наблюдателя, была обыденность всего происходящего. Не было тут ни слез, ни жестокости, ни даже страха. Все занимались своим делом: купцы продавали, покупатели покупали, а продаваемые стремились к тому, чтобы оказаться у хороших хозяев. Сначала Иван увидел с десяток казаков, вероятнее всего, товарищей из одного куреня, которые стояли рядом и деловито осматривались, как будто желая отыскать самим себе покупателя, который бы им подошел. Меньше всего им хотелось оказаться на турецких галерах, затем они хотели бы избежать работы на полях и бахчах. Поскольку турки в этот день еще не посещали рынок, задачей казаков было найти самим себе покупателей как можно быстрее. Самой вероятной их судьбой было отправится на перекопский ров: они до сих пор не оказались там лишь потому, что вся жизнь полуострова была уже много лет расстроена непрекращающейся войной, и целая ряд случайностей привела их на этот рынок. Захватившие их татары в другое время, не долго думая, отправили бы их к перекопскому бегу и получили полагающуюся в таких случаях мзду, но ор-беги был в то время далеко от Крыма, почти в самой Польше, и татары, которым нужно было как можно быстрее присоединиться к своей орде, сбыли запорожцев по дешевке первому попавшемуся торговцу, и умчались в пыльную степную даль. Казаки же вовсе не походили на рабов, держались уверенно, даже нагло, а их временный обладатель старался пореже попадаться им на глаза и мечтал поскорее от них избавиться. Мало-помалу, запорожцы становились почти хозяевами рынка. Маленькие дети, рабы и свободные, как стая пчел крутились вокруг казацкой ватаги и готовы были выполнить любое ее приказание, а в силу своей многочисленности и неуловимости это писклявое войско представляло большую силу. Казаки же подкручивали чубы и насмешливо окидывали взглядом всех вокруг.
Затем Иван увидел женщин. Нет, это вовсе не были райские гурии: это были, в основном, пожилые крестьянки, иссушенные степными ветрами и непосильным трудом. Некоторые худощавые и почти тощие, другие, несмотря на изнурительные недели плена, чересчур дородные, но все почти бронзовые от загара и одинаково покорные своей участи. Они были опытны, а опыт подсказывал им, что батрачить ли на польского пана, или на турецкого агу разница невелика. Кто знает, может быть далекий их владыка окажется и добрее, и снисходительнее прежнего во всяком случае, каждая именно на это и наделялась. Пробудить же похоть они не могли даже у проведшего много месяцев в плену Ивана, который в последнее время начал терять спокойствие, просто услышав слово "женщина".
Красивые и молодые бабы и девки, как и некоторые юноши, продавались в неказистом здании, стоявшем неподалеку. Приземистое, с соломенной крышей, оно никак не выдавало драгоценностей, хранящихся внутри него. Тем не менее, состоятельные покупатели могли легко проникнуть внутрь, осмотреть товар и даже, в некоторых разумных пределах, ознакомиться его прелестями. Рыночную босоту и шваль туда не пускали, но любой уважаемый житель города и округи мог ознакомиться с поступившими в продажу новинками. Иван увидел богатого грека, с довольным видом выходившего оттуда с двумя закутанными во множество тряпок существами: их пол, возраст и дальнейшее назначение оставались неясными.
Дети же оставались детьми: они бегали, хихикали, дрались, и мило улыбались всем, проходившим мимо взрослым. Покупали их редко, так это вложение денег было слишком ненадежным: ребенок, даже самый милый и здоровый, мог умереть в любой момент, тем более в этих непривычных краях. Иван видел, как мальчишка лет четырех с доверчивой улыбкой показывал пожилому прохожему пригоршню ракушек и камушков, которые он успел с утра насобирать. Тот с большим интересом осмотрел сокровища мальчугана, потрепал его по белобрысой голове, и отправился дальше. Мальчик с надеждой посмотрел с минуту в его сторону, пожал плечиками, а затем принялся вновь играть с друзьями.
Тяжелее всего приходилось подросткам. Достаточно взрослые, чтобы понимать происходящее, но недостаточно зрелые, чтобы смириться с ним, они были самыми мрачными обитателями невольничьего рынка. С большой надеждой смотрели они на казаков, но те или прогоняли их, или привлекали в качестве чуров бесправных своих прислужников. Взгляд Ивана сошелся с глазами девочки, а может и девушки, лет четырнадцати. Рыженькая, худая, не слишком красивая, но и не отталкивающая, она стояла в стороне от сверстников и вся дрожала, словно осина. Большие зеленые глаза ее не выражали ни страха, и никаких других чувств, но они выхватили из тюрбанной и фесочной пестрой толпы русые кудри Ивана и с недоумением, казалось, спрашивали его: правда ли, что она оказалась здесь, а не у мамки с тятькой на хуторе? Неужели ей жариться теперь на крымском солнце, пропалывать бахчу и заплетать косы татарским дочкам? И неужели не Петро, соседский сын, ее любимец, а черный от солнца жилистый татарчонок, а может и пожилой грузный татарин, станет ее первым любовником? Неужели она умрет через три или четыре года, и ее, слегка прикопав, оставят гнить на пустыре, рядом с ее, успевшими родиться, детьми? Ивану оставалось лишь отвернуться от этого настойчивого взгляда.
По счастью, всадники быстро миновали невольничий рынок, и въехали на рынок обычный шумный крымский базар. Как ни было там тесно, но при виде сераскера с его свитой все обитатели рынка куда-то исчезали и спрятались, и вся кавалькада ехала по пустому рыночному ряду, где вилась только пыль в солнечном свете. Благодаря этому Иван мог подробно рассмотреть все изобилие товара, лежавшего, висевшего и нагромождавшегося кучами в многочисленных лавочках. В том ряду, по которому они ехали, торговали в основном вином, водкой, медом и другими напитками. Иван с вожделением разглядывал большие пузатые кувшины с крымским и турецким вином, бутыли с горилкой и фруктовой водкой, кадушки, из которых исходил ни с чем несравнимый аромат свежесваренного меда. Янычары неодобрительно покачивали головами, видя такое вопиющее нарушение магометова закона, а сераскер тоскливо поглядывал на все это изобилие, казалось, мечтая всей душой поскорее отделаться от странной и скучной работы, что выпала сегодня на его долю, и приложиться от души к пиале ароматного, немного разведенного водой вина. Тяжелое чувство, охватившее Ивана на невольничьем базаре, постепенно оставляло его: жизнь не может не быть прекрасна, думал он, пока есть на свете инкерманское вино и приправленный травами хмельной мед.