Кураторов они тоже не трогают, Ева засмеялась взглядом, когда увидела меня; какая-то детская задорность читалась в добром блеске ее светлых глаз, Я по совместительству преподаватель, работаю в деканате, курирую вечерние группы. Жаль, что раньше не добралась до вашей группы: было слишком много дел. Насколько я знаю, у вас это последний день перед стажировкой? Завтра уже уезжаете заграницу?
Все, я поднял руку, кроме меня.
Это была моя до абсурда несправедливая участь каждого неудачника из нашей группы ждали кирпичные стены новенького чешского университета в неоклассической клетке плоских колонн, пикники на салатовой лужайке такого же сочного зеленого оттенка как блестящая спинка ядовитой квакши; их ждали светлые аудитории и приветливые лица новых знакомых, роговая оправа очков на носу уважаемых профессоров, сахарный аромат от горячего какао в чистой столовой, подносы с едой, скрип туфель по пластиковому паркету. Почему-то я был уверен: пахло там жирными листьями алоэ и кипарисом, в каждом аккуратном пространстве уютных кабинетов стоял запах соленого арахиса и бумаги, персикового чая со сладкой мякотью на дне стакана. На полгода мне было суждено остаться одному. Меня ждали желто-серые стены, кривые устья трещин на каменном потолке, болотный свет моргающих от усталости ламп, неприятный запах бетон, пыль, влажная древесина, старость, дождь с полупрозрачными хлопьями снега. Кто бы знал, почему мне так не повезло. Кто бы ответил: почему на меня одного не хватило места? Деканат пожимал плечами «Что-ж, остается Вам только присоединиться к другой вечерней группе, будете посещать с ними занятия»; «Вы уже приходили к нам на прошлой неделе ответ остался прежним, мест на стажировку не осталось, мы сожалеем»; «Не забудьте закрыть дверь вот так, ручку надо два раза вниз опустить, ее еще не починили!». Я хотел им ответить и не починят. Ручку два раза надо было опустить уже как третий год. Деканат на любые жалобы, просьбы, вежливые или не очень, пожимал плечами с прежней беспечностью; сидящая за столом тучная женщина хранила в своем стеклянном взгляде удивительно хорошо читаемое безразличие. Порой мне казалось, что она не слышит, что ей говорят как будто она была роботом, не воспринимающим человеческую речь, но умеющим говорить шаблонными фразами. Бездушная марионетка в чьих-то властных руках.
Одинокий воин, значит, куратор улыбнулась мне.
Зовите меня Казимиром, я поднялся на ноги и протянул ей ладонь она поздоровалась со мной по-мужски.
Мы продолжили разговор в небольшом круглосуточном кафе с демократичными ценами для студентов: оно стояло возле нашего вуза. С заляпанными грязью панорамными окнами, освещаемое внутри одной лампочкой дешевой люстры, кафе встретило нас усталым ворчанием кофе-машины и еле-слышным «Добро пожаловать» от сотрудницы, синяки под глазами которой напомнили мне о том, что уже близилась полночь. Не знаю, каким чудом мы вышли из университета: Ева быстро вела нас за собой по черным, мертвым коридорам, и она сама, ее тонкая, но высокая фигура, звук ее уверенного шага сапоги с широким голенищем отбивали радостную, бодрую дробь, придал и нам уверенности. Еще никогда я не чувствовал себя в такой безопасности, подходя к дверям вуза: за ними нас ждала молочная прохлада московской улицы, круглый диск луны, втесанный в черное небо. Свобода. Больше бояться было нечего только следующего дня.
Всем вам удачи на стажировке, продолжила куратор, когда мы уселись за качающийся деревянный столик. Она повернулась ко мне: Казимир, ты работаешь?
Нет, покачал головой я.
Тогда будешь эти полгода посещать занятия вместе с дневным отделением. Слишком опасно тебя одного отправлять в чужую вечернюю группу. Для того, чтобы уладить все дела с деканатом, тебе надо подъехать к шести часам в четверг, она принялась что-то писать на клочке бумаги, который достала из кармана. Карандаш быстро заскрипел с неприятным звуком: я подумал, что она, куратор, все-таки холерик, Я буду тебя ждать у главного входа, провожу до кабинета, чтобы ты не влип в неприятности.
Вы знаете, кто это? вдруг спросил я. Она медленно подняла на меня налившийся тяжестью взгляд. Знаете, кто издевается над студентами вечерних групп?
В ее вежливом покашливании я услышал нежелание отвечать на мой прямой и неудобный вопрос.
Мы ведь понимаем, что это такие же студенты, как и мы, снова попробовал я; староста бросила на меня благодарный взгляд, но я не был уверен, что она поддержит меня, если я и дальше начну давить на куратора. Они все скоро уезжали, им не нужны были лишние проблемы. Меня вдруг накрыло будоражащим самомнением: остался только я, теперь я единственный был нашей последней надеждой, и тогда поток слов сам полился из меня: Какой-то факультет решил сделать из нас грушу для битья. Этим занимается кто-то, кому не страшно быть пойманным: наверняка, богатые студенты, дети влиятельных родителей. Мы пытались опубликовать наше обращение на сайте вуза, но через секунду его кто-то удалил из администрации. С тех пор вся наша группа в черном списке. Нам не дают рассказать о том, что происходит. Но вы ведь сами видели: над нами издеваются. Кто дал им право мучить нас, срывать занятия, бить, если мы ходим по коридорам в одиночестве? Кто они такие, чтобы устанавливать нам правила, по которым мы должны передвигаться по вузу? Они запирают кафетерий и столовую, орут и ломают стены, пока у нас идут занятия, оставляют записки. «Свод правил для вечерних крыс»! И только присутствие преподавателя может нас спасти. Неужели это никому не кажется ненормальным? Все наши преподы делают вид, что ничего не происходит. А Вы? Будете делать так же?
Моя цель, моментально ответила куратор, избавиться от них всех. Ты прав, Казимир: деканат все знает, но замалчивает. Я делаю все, что в моих силах, чтобы уберечь каждую вечернюю группу от неприятностей. Мне не всегда это мне удается: ваша староста, несколько девочек с первого курса, парень с четвертого одни в больнице, других заставили взять академический отпуск, других запугали до отчисления. Мне тоже приходили от них угрозы. Но они меня боятся. Я слишком влиятельная для них. Что это за студенты, сколько их, с какого они курса и факультета мне так и не удалось узнать. Но одно я знаю точно: они заинтересуются тобой. Ты уже привлек их внимание. Поэтому будь вдвойне осторожен. Раз ты будешь в дневной группе, неизвестно, покажут ли они себя.
Значит, я теперь Ваш экспериментальный способ выйти с ними на контакт? я скрестил руки на груди.
Ты наша надежда, Ева оскалилась в клыкастой, яркой улыбке, как гиена из «Короля льва», мой главный козырь. Четверг, восемь вечера! Запомни!
Наскоро попрощавшись с нами, она пулей вылетела из кофе.
Так шесть вечера или восемь? повернулась ко мне староста.
Я коротко пожал плечами. Теперь во мне поселилось подозрение: была ли куратор и правда на нашей стороне? Или на своей собственной? И главное во сколько мне быть в четверг в вузе? В шесть или в восемь?
«Шесть или восемь?», крутилось в моей голове, пока скрипучие вагоны метро несли меня все дальше и дальше по тоннелю до конечной станции. «Шесть или восемь?», спрашивал я себя, с трудом вышагивая километры до моего дома, и таким же вопросом я задавался, поднимаясь на лифте до предпоследнего этажа, и заглядывая себе в глаза, отражающиеся в грязном зеркале маленького туалета своей скромной квартирки. Ночью мой воспаленный волнением мозг создавал неоновые вспышки, закручивал лихие восьмерки и шестерки, все больше и больше путая меня, и утром я проснулся больным и уставшим. Четверг это было уже сегодня. До самого вечера я разбирал гору накопившихся по предметам долгов, которые мне нужно было сдать в конце недели. Сегодня, как я полагал, меня ознакомят с новым расписанием на самом деле, оно практически не отличалось от расписания вечернего отделения, просто занятия начинались в разное время. По этой причине я не слишком волновался новых предметов у меня не намечалось. Меня беспокоило одно в шесть или в восемь? Будет ли Ева меня ждать, если я приеду не в то время? И что мне делать, если я приеду в вуз раньше нее? Тронут ли меня они? Беспокоясь за свою безопасность, я решил так: лучше мне быть к восьми, потому что, даже если куратор приедет к шести, ей никогда в голову не придет бросить меня в одиночестве, она решит дождаться меня. В конце концов, разве не она сказала, что несет ответственность за вечерние группы? Мне было жаль, что я не взял ее номер, а она мой, но все же я продолжал надеяться, что в крайнем случае она может попросить мои личные данные в деканате. Дорога до университета показалась мне быстрой, как последний глубокий вздох умирающего; отчаянной, как бессмысленная попытка ухватить все воспоминания о человеке перед прощанием с ним: смотреть долгим взглядом ему вслед и видеть, как медленно его фигура становится все меньше и меньше. С кем я прощался? Чувствовал ли в тот момент, что подхожу к той черте в своей жизни, после которой нельзя будет повернуть обратно? События неслись, как стремительно уносящий меня вперед поезд метро, и вряд ли я был в силах остановить эту всемогущую систему судьбоносного течения жизни.