Вильгельм. Брат мой рассудительный! Ты всегда знаешь, что надобно сказать. не хотел бы ты тогда ещё и поэзией нам чувства сердца рассказать?
Генрих. Конечно, был бы я не против, но знаем, кто сейчас, немало времени заняв, должен лиру в руки взять. (Все смотрят на Августа.)
Август. Ну хорошо, хищники! (Весело взял банан, пока ел, постепенно терял весёлость, затем лениво налил себе чуть-чуть, но отложил бокал.) Есть знаете, есть кое-что у меня новое, необычное, для меня то непривычное.
Лоренцо. Неужели ей посвящено? Той, о которой говорил нам. (Август кивнул, глядя в сторону.)
Генрих. Мы будем рады.
Август (испил вина). Не судите строго.
Стих
Милая, пред глазами вечно ты:
Порхаешь, меня ты освежая;
Молвишь: «Отвернись, я же нагая!»,
«Верь же: мне лишь твои глаза видны».
Пух твоими крыльями сдуваем:
«Утихомирь ты свои силы!
Видишь, что от них страдаем
Вместе мы: я, ростки да нивы?»
Нет ответа. Твой жестокий стих,
Что спела, ветру угождая,
Пухом породил твой милый чих,
Что переведён как «Чиста я».
Знаю, что из нас лишь ты чиста
И творится зло из-за меня
Покинуть блаженные места,
Что покинул пух, моя родня.
«Дай мне перо из твоего крыла.
Меня, поэта, муза позвала».
Вызывает перо ужас и дрожь:
Оторвав, превратила его в нож.
«Хоть твой извечно нож заточен,
Моей лишь крови тем алкая,
Но он в твоей руке не прочен
Дай, сам я сделаю, родная».
(Все ему похлопали.)
Лоренцо. Брат, это прекрасно!
Генрих. И грустно.
Якопо. Зато я верю в его грусть.
Вильгельм. Каждый раз чем-то новым поражаешь.
Август. Благодарю. Но без лишних похвал, ведь любой из вас с лёгкостью нагреет своё поэтическое слово намного больше. И докажет это благородный Генрих. (Генрих встаёт, а Август садится на своё место.)
Генрих. Зря такие строишь ожидания: как бы теперь братьев мне не разочаровать. Но так и быть, попробую. И раз уж ты показал хороший пример любовной лирики, то за тобой я повторю.
Стих
Милая, кто б ты ни была,
Давай с тобой поговорим:
К тебе моя любовь мала?!
Тогда мы Нашу сотворим!
Нет, мой друг. Это потом.
С другой стороны зайдём.
Мы познакомимся сначала:
Но без имён пустое!
Души моей ты опахало,
Не ожидай героя.
Я злой да грубый.
Безразличны люди мне,
Ведь слепы, живут во тьме,
Внутри всяк глупый.
Их не одаряю взглядом,
Что рождает свет в душе;
Держатся настороже
Те, кого зову я стадом;
Я оскорбить алкаю
Безобидных тех людей
Я для них таков, знаю.
Верь: иные мне милей;
И к людям отличным,
Мне не безразличным,
Ты причислена.
При тебе моя гордыня
Вмиг выдворена,
Правишь мной, моя богиня!
И пусть провалится весь мир,
Пусть обесценится сапфир,
Пусть разорится всяк банкир,
Ослушан будет командир
И награждён всяк дезертир.
Пусть! Вот я рифмоплёт!
Пусть рифмоплёт умрёт!
Многое стерпеть готов,
Если ты, сердечный друг,
Не откажешься (а вдруг?)
От Любви моей оков.
Когда-нибудь, придя домой,
В Очаг уютный наш с тобой,
Увижу, как одна скучала:
«Так долго! Ты невыносим!»
«Привет, родное опахало!»
«Милый, давай поговорим».
(Все молчат.)
Вильгельм (тихо, обрывая молчание.) Генрих, я тронут!
Якопо. Давно меня любви поэзия так не грела.
Лоренцо. С музой, как всегда, Генрих неразлучен. лишь с ним она постоянно, а нас навещает больно уж редко.
Август. Господа, что я говорил?! Стих очень был хорош.
Генрих. Как говорил Поэт: «Сбавьте, сбавьте!». Каждого последующего хвалите всё больше. Так где ж тут оценка? Или вы сказать хотите, что каждый прежнего всегда лучше? Нет, братцы, вас поэзия прежняя разогрела, потому вам теперь всё будет приятно. Даже если я прочту творения (не стихи стихоплетения) нам всем знакомых рифмачей, и на то вы посмотрите довольно ласково.
Лоренцо. Право, в тебе Якопо говорит. Заразился, что ли? (Якопо перестаёт есть очередное яблоко, дожёвывает и говорит.)
Якопо. Надеюсь, от тебя он проигрышами не заразится.
Лоренцо (принимает наигранно оскорблённую позу). Ты мне за слова ответишь, милый, но не безобидный брат.
Якопо (встаёт и идёт в другой, немеблированный угол подвальной комнаты). Давай сюда, если не трусишь. (Лоренцо сразу понял намёк и размеренной, гордой походкой подошёл к нему.)
Лоренцо. Как обычно, до первого броска?
Якопо. Да, не буду тебя сегодня позорить слишком.
Лоренцо. Гуся, сегодня, милый, судишь ты.
Август. Давно желал увидеть я реванш. (Август подходит к тем двум, а Вильгельм и Генрих, налив себе ещё по одной, повернули кресла, чтобы всё было видно, чокнулись и начали наслаждаться шоу.)
Генрих (Вильгельму). Когда мы в зале наверху, не замечаю я, чтобы у кого спортивный интерес пылал.
Вильгельм. Это жизнь, мой друг. Всё происходит, когда надо, а не когда ты того ждёшь.
Якопо. Выбирай стиль, в котором хочешь быть повержен.
Лоренцо. Уступаю.
Якопо. Я спонтанности желаю.
Лоренцо. Гуся, выбери за нас.
Август. Давно вы, братья, в самбо не практиковались.
Лоренцо. Сойдёт.
Якопо. Мне подходит. (Август даёт сигнал, бой начался. Якопо пытается бросить через спину, Лоренцо вырывается и бросает через бедро.) Да, хорошо было.
Лоренцо. Помочь?
Якопо. Да, если ты не хочешь, чтобы я тут заснул, а то я так хорошо лёг. (Лоренцо помогает ему встать.)
Вильгельм. Яшка, разговорился ты больно, потому и продул.
Якопо. Ничего, я вроде пока что веду.
Генрих. Своим куражом иногда ты очень поражаешь, ведь пошумишь вот так, а потом из тебя полмесяца слова не вытянешь.
Август. То характер его.
Якопо. Если растяжение называете вы характером, то да, это он. Не люблю я спорт, но позабавиться иногда без этого, братцы, поэту никак. Особенно если услаждать себя и выпивкой, и поэзией, и плодами братской любви.
Лоренцо. Ой врёт-то как! Льстец ещё тот! (Потряхивает его по голове.) Но всеми любимый и для всех родной.
Август. Нет, не льстит он честен абсолютно. (Лоренцо приобнял Якопо и Августа, и они вместе вернулись к креслам.)
Вильгельм. Думаю, закончим.
Август. А ты читать не будешь?
Вильгельм. После такого стих мой, братцы, будет бледен. И так пред нами искрилась сильная поэзия двух братьев.
Якопо. Как же двух? Вы тоже в ней имели свои строфы.
Лоренцо. Иначе и быть не может.
Вильгельм. Мило, братья. Думаю, на сегодня всё: объявляю встречу оконченной. (Все целуют свои перстни.) Якопо, ты убираешь со стола. Кстати, который час?
Генрих. Шесть часов утра.
Вильгельм. Надо бы поесть и спать.
Якопо. Что есть из еды? Что приготовил повар?
Август. Забыл ты, что ли? Ведь Генрих снова слуг отпустил.
Якопо. Жестокий ты, конечно, Гера.
Вильгельм. Пока Гера напитки выбирал для нас, я, между тем, заказал еду. Доставят уже скоро. В этот раз без слуг обойдёмся. Пойдёмте уж за стол. (Выбегают все, кроме Якопо, который быстро ставит бутылки в погреб, а бокалы кладёт в раковину.)
Якопо. Потом помою. (Догоняет остальных.)
Сцена VI
Все в столовой, кроме Вильгельма.
Лоренцо. Давно мы вместе все, кажется, не ели.
Генрих. Врёшь: пару дней от силы.
Якопо. В нашем эрмитаже время размеренно течёт.
Август. И вправду: пару дней для нас уже не мало. (Входит Вильгельм с тремя коробками пиццы.)
Вильгельм. Я надеюсь, нам всем хватит.
Лоренцо. Более чем. Спасибо, милый.
Генрих. Поэзия сжигает не только твои духовные силы, но и физические: то мне живот мой шепчет.
Якопо. Твой шепчет, а мой уж закричать, кажется, готов.
Август. Братцы! Держите вы себя в руках.
Вильгельм. Я всё разложу. (Раскладывает тарелки, чашки и наливает всем кофе, и сам садится. Все начинают молиться про себя.)
Якопо. Всегда благодарен я молитве: она убивает животный в тебе голод, и ты тогда можешь смиренно вкушать пищу.
Генрих. Точно так.
Август. Твои речи, как вторая молитва, прекрасны.
Лоренцо. Благодаря лишь вам себя я могу смирять.
Вильгельм. Всем приятного аппетита, братья! (Начинают спокойно, с дружеским уютом и с хорошим аппетитом, есть.)
Акт второй
Сцена I
Комната Августа. Август стоит спиной к двери и пишет портрет.
Август. Точно ли хорошая затея? Не знаю, но горю я этим! Кисть нет! Кисть точно не моё оружие, но для неё сменить готов на кисть перо. (Входит Якопо.)