Шок от увиденной никак не ожидаемой действительности, разом парализовал и разум, и тело. У каждого человека, при таких нестандартных, обстоятельствах (и это еще очень мягко сказано нестандартных), своя реакция. Кто-то неистово начнет себя щипать, до кровавых синяков, при этом крестясь двумя руками одновременно, кто-то, перебирая в прыжке ногами, рванет наутек, вопя: «Мамочка!». Но я думаю, что большинство, так же, как и наш герой, зависнет в ступоре. В этом нет ничего пред рассудительного. Никогда не знаешь, что предпримешь, когда испытаешь подобное, да еще столь неожиданно. Ведь ложась спать дома в теплою постель, вы наверняка не ожидаете, что проснетесь на голой земле, в предрассветном лесу у костра, в обществе улыбающегося гнома, и злобной Бабы Яги.
Да, именно так. Вокруг нашего, широко раскрывшего в испуге глаза, и прекратившего даже дышать, героя, шелестела, покачиваемая легким ветром, еловая сумрачная чащоба. Темные конусы деревьев, на фоне голубого, подсвеченного бордовым пламенем восхода солнца неба, пугали парня почему-то больше, чем непроглядный мрак, обступающего вокруг леса, и зловещего костра, с двумя бомжеватыми с виду персонажами.
Один из них малюсенького росточка дедок, еле достающий, своей широкополой шляпой, в форме гриба подосиновика, только грязно-зеленого цвета, до колена Федора. Более-менее точно измерить рост этого персонажа, было бы возможно, но это только в том случае, если бы он хотя бы встал, но тот сидел на поваленном стволе дерева, угрюмо ковыряясь сучковатой палкой в пламени костра. Как ни странно, но тот отвечал ему, словно живой, недовольным потрескиванием, и плевками искр, в предрассветное небо.
На лице, наглухо заросшем седыми волосами, соединившими в одно целое, и прическу, и брови, и усы, и бороду, выступали только две вещи: большой, мясистый, красный нос-картошина, со здоровенной коричневой, рыхлой бородавкой, и загнутая книзу, опускающаяся между ног, вместе с длинной переплетенной с лесным мусором, бородой, огромная курительная трубка, пускающая редкие кольца дыма. Нет, было еще, то, что пугало больше всего Федора немигающие глаза, отражающие свет костра, красными жуткими отблесками потустороннего пламени.
И всё-таки ты дура. Густой, хриплый бас, никак не вяжущийся с обликом говорившего, прозвучал прямо из седых зарослей бороды. Я просил тебя, о богатыре Федогране, а ты приволокла сюда этого сморчка. Столько сил и трудов насмарку. Он тяжело вздохнул, и со злостью бросил палку в костер. Что мне теперь с этим подобием человека делать прикажешь?
Что просил, то и получай. Заскрипела голосом пенопласта по стеклу, сидящая напротив худющая старуха.
Федор перевел с деда на нее немигающие от ужаса глаза, и едва не потерял сознание. Не осуждайте его за это. На березовом пне, положив голову на сложенные ладони, обхватывающие загнутый в виде змеи крюк посоха, сидела сама смерть. И одного взгляда парня, хватило на то, чтобы это осознать.
Высокая бабка, на столько худая, что кажется каждое ее движение сопровождалось стуком костей, не мигая смотрела в костер черными, бездонными глазами, состоящими из одних зрачков с мерцающими там искрами отражающегося пламени. Перепутанная шевелюра рыжих с прядями седины волос, опускалась ушами пуделя на плечи, и дальше, волнами накатывалась на торчащие острые холмики грудей, прикрытые серым, с черными кляксами гниющей ткани, и неровными заплатками, платьем. Она громко сопела, с трудом втягивая воздух, длинным прямым носом, крючком загнутом внизу, к нижней тонкой губе, наползающей на верхнюю, создавая тем самым гримасу вечного недовольства.
Подрагивающий свет костра, гулял всполохами и тенями по ее изрезанному морщинами лицу, создавая видимость, то милой улыбки, то хищного оскала. Она медленно повернула голову и не мигая посмотрела на Федора, и вдруг внезапно рассмеялась, каркающие и натужно, выплевывая звуки, из широко раскрываемого рта, с двумя одинокими, пораженными пародонтозом, желтыми зубами, в разных его углах.
Что, касатик, так на меня влюбленно смотришь? Никак понравилась тебе? Так не стесняйся, я еще баба хоть куда, на все согласная. Даже замуж пойду. Меня даже звать не надо.
Уймись, Ягира. Только тут твоего тупого юмора недостает. Наворотила делов непотребных, теперь ржет как кобыла перед случкой. Дед злобно сплюнул в костер, и тот ответил ему не менее злобным шипением, заскворчав на раскаленном угле слюной. Он ходьбы понимает нас? внезапно, крючковатый палец с обгрызенным ногтем, на неестественно вытянувшейся руке, больно ткнул парня в грудь. Бабка, все еще смеясь, закивала головой.
Понимает, понимает, как не понять. Я поковырялась там, в его черепушке. Поправила кое, что. Только вот, что я тебе скажу. Больше я туда не полезу, что хочешь мне посули, но не полезу. Там такое наворочено, что я с трудом назад выбралась:
Дома кругом каменные, ну прям как у англуссов в поселениях, но с теми то понятно все, от бедности это у них. Только вот камень тот, в отличие от племен тех диких, все больше ровный, да гладкий, словно шлифованный, и в слюде весь, в прозрачной. Как они еще там все зимой не померли от холода? Я сколь не кумекала, не разобралась. И зачем каменные, если деревьев вокруг пруд пруди. Тут для меня старой вообще непонимание полное. Еще там
Да заткнись ты ворона! Рявкнул дед. Я тебя только спросил: «Понимает он по-нашему, али нет? А ты развела канитель.»
Ты, Чащун гонор свой непотребный окороти. Не с девочкой чай разговариваешь, и не со слугами своими. Я ведь и обидеться могу. Ягира повысила голос, который стал внезапно твердым и звенящим как церковный колокол.
Ладно. Забудем. Дед примирительно махнул рукой и выпустил струю густого дыма из бороды. Сама же видишь, что не получилось у нас ничего. Пробормотал он едва слышно себе в усы.
Ты на меня-то не кивай. Я все, что ты по уговору просил выполнила, а в остальном не моя забота. Смягчилась бабка, но в голосе явно послышались нотки ехидства. Привык понимаешь, старый хрыч, командовать. В лесу своем свирепствуй, а ко мне не лезь. Я тут в ельнике хозяйка. Забрюзжала она монотонным голосом.
Где же выполнила-то. Я тебя о чем просил? Я тебя о Федогране просил, о богатыре, а ты мне какого-то сморчка приволокла. Внезапно взорвался дед и подскочив воткнулся в бабку злющим взглядом. Та не осталась в долгу, и то же подпрыгнула, непонятно каким образом оттолкнувшись от земли, и крутанув в руках посохом, нависла над ним серым приведением, с клубящимися из гниющих прорех в платье черными облачками то ли тумана, то ли марева.
Не нравится, я себе заберу. Вновь загремел ее голос. Мне для куража пригодится, да и задумка у меня одна есть кулинарная, как раз для такой вот немощи подходящая. А за Калинов мост сам за покойниками бегай, а я несогласная. У меня с Перуном договор, я в Навь не лезу, а он меня за это в Яви не трогает. Твой Федогран давно за столом Триглава пирует к отправке в Правь готовится, а этот вот. Клюка старухи вытянулась в сторону отползающего в сторону Федора. Потомок его, чистой крови, так, что договор выполнен.
Шиш тебе, карга старая! Не признаю я завершения договора. Скрутил «фигу» дед, сунув ее в птичий нос старухи.
Внезапно воздух на поляне стал густым, и запахло озоном. Со стороны Чащуна взошло солнце, заполнив пространство ярким светом и теплом, а со стороны Ягиры стеной встал могильный, ледяной мрак, не отступая, но и не двигаясь вперед. Ровная прямая линия разделения ночи и дня, одной своей стороной опиралась на взревевший пламенем костер, а вторая, утонула в бесконечности неба.
Наш герой, отталкиваясь трясущимися от страха руками, попятился к лесу, в надежде спрятаться там от разразившегося внезапно скандала двух непонятных существ, грозящего перерасти в побоище, в слабой надежде забиться там под любой, даже самый маленький и чахлый кустик, и постараться как минимум не умереть от охватившего ужаса. О спасении он уже и не мечтал.