Директор даже прослезился от такой моей откровенности:
Надеюсь, они будут гордиться Вами, молодой человек. Что же касается меня, я заверяю Вас, что употреблю все свои знания и умения, все свои способности и связи, чтобы эта светлая мечта двух некогда любивших друг друга сердец наконец-то осуществилась.
Мы закончили? строго спросил я, не желая больше терпеть перед глазами бездарно разыгранного блаженного юродства.
Но директор был упрям, и пусть он обращался ко мне как бы извиняющимся тоном, это не меняло сути вопроса:
И последнее, господин Версо, не имею права не спросить Вас как соискателя на преподавательскую должность, на этом месте последовала многозначительная пауза для усиления предстоящего эффекта разорвавшейся бомбы, Вы любите детей?
Фу, само собой вырвалось у меня из всех щелей моего тела.
Директора перекосило, и спасти унизительное положение помогло только иезуитское образование!
Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть Царствие Небесное, заученный наизусть текст из Евангелия скользнул из моего рта двуязычной змеёй и устремился в развесистые уши собеседника.
Как это Вы хорошо сказали, умильный Ловьяди сложил коротенькие ручки на груди, как кенгуру, только что повстречавший на родной земле миссионера. Я имею в виду с педагогической точки зрения, конечно. Дежавю.
* * *
Такого душераздирающего крика, последовавшего за словами директора, мой убогий слух не различал со времён милых моему сердцу страстей. Визжащий, парализующий ещё живых, он символично возвестил о возобновлении моей преподавательской карьеры. Я понял, что после такого изощрённо подготовленного мучения обратного пути у меня уже отсюда не будет. Хочешь не хочешь, а придётся под этим несчастьем подписываться.
Ловьяди устремился вверх по лестнице на второй этаж. Я машинально последовал за ним.
Что это могло быть, убийство? вдогонку бросил я.
Не знаю, не знаю, на бегу ответил директор, не без гордости демонстрируя предо мной отличную спортивную форму, только бы с детьми всё было в порядке.
В конце крутой лестницы я понял, что задыхаюсь: сказывалось длительное отсутствие практики биения сердца при максимальных нагрузках.
В очередном тёмном коридоре Ловьяди активизировал карманный электрический фонарь, ещё немного поводил меня кругами для правдоподобия и нагнетания атмосферы, после чего наконец указал скрюченным пальцем на приоткрытую дверь, откуда лился потоками голубоватый свет.
Здесь, остановился мой провожатый.
Интриговать, безусловно, в его духе. Не знаю, как это ему всегда удавалось возбуждать во мне искреннее любопытство, а затем лишь подливать масла в огонь, чтобы оно не сразу угасло.
На мне бронежилет, так что держитесь за моей спиной, с этими словами Ловьяди вынул из наплечной кобуры гладкий серебристый пистолет. А лучше вовсе оставайтесь здесь, я позову, если понадобится помощь.
Не оставив мне времени для сарказма, он, как заправский спецназовец, резко толкнул дверь ногой, и под мои вялые скептические аплодисменты ворвался в комнату.
Господь всемогущий! приглашение войти прозвучало недвусмысленно.
Сотни иголок прокалывали моё человеческое тело, и в какую-ту секунду вообразил себя актёром на премьере спектакля. Я повиновался, и первый шаг к обещанному триумфу был сделан, передо мной открылся занавес
На столе перед школьной доской лежала обнажённая пожилая женщина с аккуратным разрезом от шеи до паха. Забрызганная кровью комната наполнялась её редким, тяжёлым и хриплым дыханием. Все внутренности были как на ладони. Сердце ещё продолжало сокращаться, а алые лёгкие с большими промежутками времени периодически вздымались и выбрасывали очередную порцию крови. Бутафорская жидкость не возвращалась обратно в нарушенную систему жизнедеятельности, а просто стекала на пол, образуя густые лужи. Ноги и руки жертвы, разведённые в стороны и привязанные к столу, конвульсивно дёргались, зрачки под толстыми стёклами очков отрешенно пялились в потолок.
Полагая, что я без меры шокирован, Ловьяди достал из внутреннего кармана пачку сигарет с фильтром и предложил мне закурить.
Вот, возьмите, прокомментировал он, я категорически не приветствую курение в школе, но если это Вас успокоит
Не имею такой вредной привычки, постарался я предупредить все дальнейшие попытки директора немедленно сделать меня своим «любимчиком».
Думаю, догадываюсь, чьих это рук дело, Ловьяди торопливо спрятал сигареты и, несмотря на то что я его об этом не просил, стал излагать свои подозрения. Три дня назад я принял в штат преподавателя анатомии. Вместо диплома об окончании педагогических курсов он признался, что никто так хорошо не знает строения человеческого тела, как серийный маньяк-убийца, расчленяющий свои объекты вдохновения, чтобы скрыть от полиции следы своих безутешных деяний. Мне эта шутка показалась забавной.
Стало быть, истекающая кровью женщина, хрипящая в предсмертных муках, это всего лишь невинная шутка? с вызовом спросил я.
Нет-нет, господин Версо, спешно затараторил Ловьяди. Дело в том, что мисс Соул, которая имеет честь предстать перед нами сейчас в таком неприглядном виде, является преподавательницей литературы, и вот именно она, представьте, не желала признавать отсутствие души в недрах физиологической оболочки человека. По всей видимости, они поспорили с преподавателем анатомии по этому поводу, и он решил доказать мисс Соул свою правоту экспериментальным путём, а заодно и продемонстрировать детям преимущества естественных наук перед науками гуманитарными.
То есть это безобразие произошло на уроке, при детях? решил уточнить я немаловажную информацию, при случае могущую мне пригодиться, чтобы наябедничать в какие-нибудь надзирающие инспекторские органы.
О, будьте покойны, молодой человек, стал уверять меня директор. Все эксперименты проходят здесь исключительно в рамках утверждённой программы. Всё согласовано.
Значит, не о чем беспокоиться? спросил я.
Абсолютно не о чем, кроме разве что Ловьяди оторвал моё внимание от потрясающего натюрморта из внутренних человеческих органов, услужливо одалживая пистолет. Не хотите помочь женщине?
Увольте директор, я вежливо отклонил предложение. Я не из тех людей, кто добивает раненых.
Всего лишь облегчить страдания, сладкоголосые уговоры мёдом потекли в мои уши.
Чьи страдания? резко отрезал я так, чтобы больше не подбирались. Её? Мои? Или, может быть, Ваши?
Директора снова перекосило. Пользуясь его временным замешательством, я продолжил, как учили, с пафосом:
Мой долг учить милосердию, да и отсохнут руки мои, если они когда-нибудь коснутся оружия, не важно, холодного или огнестрельного!
Вы пацифист, что ли? попытался оскорбить мою скромную персону Ловьяди, недовольный тем, что она не поддалась на его грубую уловку. Я это к тому, что надо бы раз и навсегда прекратить человеческие мучения.
Я могу молитву прочитать, тут же мой ум нашёлся, что ответить будущему начальству в своё оправдание, дабы моё неповиновение не выглядело уж совсем как неуважение к здешним порядкам и субординации.
Вы невнимательно меня слушаете, молодой человек, директор ещё больше раздражился и уже не скрывал этого. Я предупреждал Вас о светском характере нашего учебного заведения, и нет никакой необходимости соваться со своим уставом в чужой монастырь!
Очень хорошо, ухватился я за последние слова потенциального работодателя, как стрекоза за последний день уходящего лета. Контракт не подписан, и мы вполне ещё можем расстаться друзьями, не так ли, господин Ловьяди?