На который намекалнамекал, аж взмок энд испАрился.
А если не намекал, а забыл намекнуть, то сейчас намекаю: писался таковый! По горячим следам!
А его величество Бим почивали почеловечьи в мягкой койке на две персоны. Хотя нами предварительно рассчитывалось гуще. По крайней мере как это говорится у хронических алкоголиков? ага, вспомнил: «соображалось на троих».
Сыночка, естественно, как привилегированное существо, обладает coikus personale.
Возникает у вас вопрос. Что за групповуха там такая, мол?
Сильно чтото уж у них запутано.
Геи сидоры бляусек?
Да не парами, а всей мужской туристской группой?
Чересчур уж както это всё.
Но, честно скажем, Малёха в этот раз руки на коленку Бима не складывал: эта болезнь нежности к Биму проявилась позже. При пересечении Монголии. В одном из последующих годков.
О чём, может быть, когданибудь поведаю миру.
А, может, и не поведаю.
Скорей всего не поведаю.
Всё равно никто спасиба не скажет: ни в первом, ни во втором, ни в третьем случае.
Ну, дак и что? спрашивают продолжая, грех это трём мужикам в одной койке спать?
Отвечаю:
В России грех, а в Германии полно голубых клубняков: записывайся, плати вход. И шпаклюйся, и сосискайся. С кем хочешь, и чью хочешь. Можно вайфюрст, а можно и блэккотлет без ограниченьев тут. И в Париже не грех потому как этак дешевле выходит. ДЕШЕВШЕ, пацаны пидорасы!
Про пацанов я про тех, кто на последние кровные за границу едут, а то тут половина других пацанов уже слюни пустила и думает, что я щас порнуху в подробностях распишу деньги вон уж из кошельков достают.
В очередь за книжкой встали.
Автор рядом с авторучкой автографы писать.
Может, думают, и Эктову удастся «Вставить. На память».
Заместо получения автографа.
Вон там за стеллажом: вон того кисло оп, книжного магазина
А в нем теперь только одна «Астрель»: вместо замученной капитализмом, многогранной и всеядной «Угадайкниги».
Жесть!
И типа раз он такой ловкий шалунишка значит прямо тут можно брать за рога и своё в чужое совать.
А дома уж, когда отдохнут, для развлечения и завершения сладок в сексе старикашка не только на бумаге, а больше в жизни на страницы поттренчат. Так густо, будто бы на экран телевизора в Анфискином трендканале. И вытрут гнусный свой агрегатишко о цветной шмуцтитул. Словно об монитор.
Как Бим. Но никто не видел. Ни того, ни другого.
А словам правды нет. Видео покажи!
Ага, дождётесь!
Речь ровно наоборот. Как раз, чтобы было наоборот, я сделал именно такой брысь, какой 1/2Эктов обещал в какойто главе.
Разницу надо различать: Одно Второй Эктов и я это две больших разницы.
Тут он не соврал. Запомнил, падла, мою угрозу и страх: «с разными голыми Бимами не спать!» Я это хорошо помню.
Вот и устроился я рядом с балкончиком.
Вот и болтались всю ночь надо мной створка со стиркой (три «с» повторяем ошибки 1/2Эктова).
Тудысьсюдысь! это стирка, бельишко, носки на бечёвке.
Скрыпскрип, это манускриптит деревянная рама над головой. (скрипали появились позже, в Англиях, так то не о них).
Висит как разболтанная по старости гильотина. Вотвот сорвётся с петель.
Она не снилась мне долго, так как я, слава Христу, не знаю её детального устройства.
Революционные ингредиенты. Первой французской революции!
Надо бы их знать сынам революций отечественных.
А ихние сыны пусть изучают нашу Великую Октябрьскую. У нас получился социализм через кровь, конечно. А у них вышла гильотина, а потом император Бонопарт.
А не охота!
А не буду!
Так я и спал под эту «романтическую музыку старых номеров» и под «чарующий шелест ночных парижских такси».
Но: тьфу на этом, а то запахло. Чемчем, говорите?
Не достоевщиной. Хэмингуэевщиной, вот чем!
Тупо разбудил обычный трамвай. Или ещё более обычный троллейбус: это я уже забыл что там у них внизу было; надо будет в ПланетуЗемлю посмотреть. Короче, взвизгнул там ктото механическим методом.
Запомнил только машинёшку улепленную: сплошь зелёным искусственным, конечно, газоном: живымто оно было бы забавней; и с глазами она ещё была.
Остановилась под самыми нашими окнами: а мы на четвёртом этаже, почти под свесом кровли.
Чёрт! забыл вверх посмотреть, а там, наверное, было не всё так банально, как у нас на родине.
А здесь, ёмоё! Профилёчки! Жестяночки! Правильно загнуты!
Воронки все с завитушками, с дырочками, с зубчиками, с ромашечками. И то и сё, и всё другое.
В изобилии!
Как и полагается в их точёном евромодернизме.
А присмотреться, глядишь, ба: и надстроенная мансардёшка там. И наклонные окошки в ней. И флигелёк, и садик во дворе.
И на плоской кровле дамочка: в одних трусиках.
Кругом цветы какието: я не специалист.
Валяется!
А тут специалист.
Даже без бинокля могу определить: стрижено или брито.
И есть ли пирсинг в пупке.
И что на языке написано рядом с бусиной.
И что награвировано на плече.
И что в ямках: догадлив потому что.
В центре Парижа она! Одна! Как в Мохенджодаро, читали таку штуку? Вот это да!
Ей можно помахать цветочком, только где его взять!
Машу рукой.
А она, возьми, да ответь!
Хоть у неё те самые праздники, и на работу она не пошла именно поэтому.
Ну, не захотела и всё!
Плювать! Эй, спускайся сюда!
Крассотыщща!
Тут чтото обвалилось за окном, а в коридоре раздались женские шаги.
8. Радуга и какашечки
Бабах! Всё вдруг окрасилось сепией. Флэшбэк!
Ненавижу флэшбэки. Путают они всё кругом.
Растворилась дверь и, не стуча, ввалила уже будто бы виденная гдето мною женщина.
Ополчились бабы мира и родные когдато.
Ведь, хочу доложить, брошенки ревнуют и после брошения.
Ибо бросают их не в конкретную цель, а как бы на волю течения.
Их частенько прибивает назад.
Или они прицепляются к комулибо: специально неподалёку, как к непотопляемому дереву.
И ждутне дождутся момента, когда ты проплывёшь мимо. Лично. Гордой какашкой.
И тогда тебе всё припомнят, и скажут, что ты, мол, видишь, стал чванной, а не гордой какашкой, как ты себя обозвал.
А при мне мог бы стать деревом дубом, или даже лиственницей сибирской.
Которая в воде только ибунеет почище камня.
Венеция на них стоит, как и я, хоть я, то есть она, нежная липа розового женского рода. А плавает как божественный ноев плот непотопляем и без окон. Почти подводная лодка у Арарата.
И если б броненосец Потёмкин был деревянным, то не потоп бы сроду.
И в0рона бы с голубем не потребовалось бы, чтобы донести до мира ноеву правду: «Земля, мол, наголилась на месте Атлантиды» .
А тебемне уже пофигу. Потому что время моётвоё кончилось, и тыя, Тыямэн, плывёшь по точному адресу: туда, куда в итоге сплавляются все.
И даже крепкие с виду деревья, иногда называемые топляками, все мчат туда.
Хотя, чаще, топляки, когда приходит их время, становятся тяжёлыми.
Тогда один их конец заякоривается обо дно обло.
И это дело некоторое время не замечают.
Дада, именно не замечают.
Как часто в мире случается: рак должен свистнуть. Самолёт обязан упасть, ибо штурвал в руках самоубийцы. Эка редкость, однакож бывает!
Космонавт обязан задохнуться, раздуться, вскипеть.
Парашют может порваться.
Плотину прорвать.
На Луну плюнуть свысока, всем смотреть в чёрные дыры.
Разогнать божественную частицу досмерти, до смерти человечества.
Корейцы должны тронуться, прицелиться, блефануть, а госдепу ответить невменяемо.
На Луну плюнуть эх, эх. Снизу: как свысока: не мы за ней, а она вокруг нас. Вертится. Собачкой. Преданнойприпреданной.
Собаке лунной свидетельнице хотелось заговорить с Анной. И велеть Анне лезть под поезд.
Дурадурой, но хоть бы одна полезла, со своим потоком сознания, благодаря старикашке Толстому, что Война и Мир, и первее Джойса.
Главное, что не со всем человечеством велел Анне самоуничтожиться!
А для красоты прозы Льва!
Ибо застрелиться проще, и не так больно.