Он их путал. Говорил невпопад. Вместо спасиба доброго утра желал. А уже день.
Какое тут доброе утро, если солнце затылки жжёт.
Китайцы тоже мне маргиналы вместо «здрасьте» спрашивают: «а вы уже покушали?»
Культ еды у них, вот они и повёрнутые на этот предмет.
Я расшифровывал и отделял для Бима одно французское слово от другого не один раз, и не два.
Дюже надоело:
Говори всем мерси с эскьюзми и похрену. Нас тут никто не знает, потому и прикарябываться не будут. Какое им дело, что мы идиоты. Идиот, да идиот. Идиот он должен всегда извиняться и спасибо говорить. Что тут такого волшебного? В Париже таких болванов пруд пруди.
Опять сидим, сидим, опять ждём, ждём.
Щаща, говорит официант на ихнем языке.
Ещё сидим. Уже сердимся. И тут он пиво приносит. Мы: «спасибо, дорогой ». А многоточия вместо дополнительных слов чувствуются сильнее любого «спасиба».
«БлЪ последнюю» и «суку такую» вместо четвёртойшестой группы точек держим в уме. А лица насупленные, злые. Будто у себя на Осеньке сидим, бармена знаем, а он, тварюга, не чешется.
Наших «сук и продажных эрзацдевочек» в нашем молчании французу насквозь видно.
Но в глаз не даст. Мы же вслух не произносили.
Дааа. Там, во Франсии их грёбаной, тоже особо не торопятся с клиентами.
Не то, чтобы совсем ненавидят, но и не потакают дурным клиентским привычкам: типа если ты припёрся, то ты король, и перед тобой теперь на цыпочках ходи.
А ещё есть такое: «В слепом царстве одноглазый уже король». Вот и мы короли заезжие, одноглазые россияне.
Только голые и без прав.
А эти слепыши своей ущербности не видят: царство невежливых французских неторопыжек.
Наши официантши хотя бы страдают от собственной неповоротливости, и на них даже можно деревенски рыкнуть, и попросить жалобную книгу. И культурно написать в книге. Матом.
И на чай не давать!
Пьём, дальше молчим, других тем будто уж и нет: расстроились с такого обращения.
А это, промежду тем, показатель дружелюбности и цивильности народа в целом.
А у них подругому: приехали в гости живите по нашим законам. Но это их бин правильно.
А в уме жжёт: русскость виновата наша, или что? А мы ведь ещё трезвёхоньки!
Или он со всеми так.
Может эти, что рядом, тоже столько же ждали.
А сейчас им уже хорошо, и вообще они уже привыкли, и им пофигу.
Может сами, если в другом магазине или в другом кафе работают, ещё хуже медлят.
Пришли, времечко тикает, а они не торопятся, читают газетки, бабёнки мундштучками потукивают, глазки красят, любуются собой, других рассматривают.
Ни одной негритянки рядом, а нам обещали на каждом шагу по негритянке.
Бим очень хочет нынче, и додию хотел, негритянку, даже негритяночку половинчатую то бишь мулатка бы на крайняк сгодилась.
Сделал бы отбивную с неё. И холил бы её. Не хуже котлетки, так и сообщил товариществу.
И даже лишнюю банкнотку по этому поводу с собой взял.
И даже, вопреки обычаю, не вздрочнул с утреца.
Хотя мог и соврать:. С него не убудет. Но шансов с каждым бокалом всё меньше.
Но, опять же: как знать. Организм организму рознь.
Вот, к примеру, организм Егорыча, когда я это Егорыч, один. А у живого автора другой. А кто он, кстати, нынче?
Какой он и какой хер у него, не знаете? А какой у псевдонима? А у прототипа?
Блин! Вопрос до сих пор не проработан. А вопрос с херами немаловажен.
Ибо хер имеет рычаги не хуже, чем рулёжник в мозгу.
19. Бычки в кулачки
Не понимать. Нихт ферштее! Пепельницы нету. Лапша уже с сигарет свесилась. Всё равно нету пепельницы.
Официант мимо пробегает, мол: «Он понимает, что он АнуссКрыльями. И у него в баре Жопэ. Ну Французское Жопэ.
Как Анна Французская в Слоппи Джо, только настоящее жопэ! Задница, другими словами.»
[ Читал, сучонок, думаю я.]
Но это теперь.
А тогда мы сказали: «Чегооо?» и «сколь ещё ждать?».
Ну, некогда ему, говорит. И рукой по горлу. Занят он чрезвычайно. Он, видите ли, разносики разнашивает. Не до русских ему.
Показывает: вы пепел на улицу стряхивайте, это не страшно. Все, мол, так делают.
А мы: «Нет, нет, мы культурные люди, мы издалека не за этим ехали, четырнадцать тысяч километров на счётчике, нам поэтому пепельницу давайте».
А мы, надо сказать, у самого бордюра сидим. И прохожие через нас перешагивают. А мы им в ноги пепел трясь, трясь.
Бычки образовались в кулаке.
Надоело. Неудобно.
Тут я придумал, вернее, вспомнил, как у нас в Молвушке делают.
Тушу я бычок об торец столика а торец металлический и ставлю его торчком на стол. Стол вроде бы из пластмассы. Об него тушить греха не обернёшься.
Бим говорит:
Гут, Кирюха. Молодец.
И своего ужасного быка таким же манером хрясь.
Стоят бычки, не падают. Безветрие марки бриз.
Бим им пальцем грозит: «Стоять, женчины!» С низкой моральной ответственностью подразумевая женчин. А они бычки, а не коровки. Плевать ему.
Может, трубку покурим? Взамен типо, вспомнил ктото. Бим, наверно.
В обед покурим.
Рано ещё трубки курить, сказал я, мы тут быстро. Не надолго то есть: раскурить не успеешь, как уходить пора.
Ксаня говорит: «Так нельзя с бычками поступать: раскуривайте немедля трубку, а я вас при таком раскладе подожду».
А потом думалдумал, думалдумал, да после третьей думы чисто побабски очканул.
Обоссался то есть, и целовать сандалии полез: «И мне, говорит, оставьте курнуть. Я тоже, мол, хочу. Он, видите ли, тоже человек».
А мы посмеиваемся: «Держи в руке, говорим, свою пожелалку, а бычки в ширинку складывай».
Салфеток для бычков, вестимо, тоже нет.
А гостиница наша за углом в трёх шагах. Ксан Иваныч на этом основании говорит: «Стыдно». Увидят, мол, наши из гостиницы.
Мы:
Кто это, блин, наши? Что за наши, тут нет наших. Тут все чужие
Нет, считает Ксан Иваныч, вот эти «чужие наши» и опарафинят.
Именно опарафинят, говорил Ксан Иваныч, а не пожурят, или сделают вид, что не заметили. А сами заметят. И расскажут другим нашим хотэльным чужим. И ещё посмеются под вечернее винцо. На пятом, мол, или в четвёртом этаже они же точно не знают русские живут. Вглядитесь в них внимательней. Они ослы и грязнули. Ссут в трусы. Потом наспех стирают. И всей неумытой гурьбой вывешивают постиранное в окне.
На клёнах! кричу я. Я сегодня до ветки достал!
Ксан Иваныч не слышит: «И с французскими бабами, мамзелями, если точнее, нам тогда грозит полный облом.»
Мог бы сказать и круче.
А нас будто бы там ждут не дождутся, ага: русские ебаря, блЪ, понаехали в очередь, в очередь.
Ага, ждут нас там! Заждались уже.
Кисок перед зерцалами поглаживают Одной рукой. Другая на утюге. Под утюгом трусы со спецдыркой и клапаном. Шпарят, аж дым паром стоит!
А мы с Бимом не слушаемся Ксаши.
И одну за другой: хрясь бычка на торчок, хрясь, хрясь. Другого, следующего.
Курим подряд одну за другой.
Образовался лес таких бычков.
Сосновый бор, говорит Бим, экологический пабликарт.
Родное! Так коротко и ёмко сказал я, не привирая ни в одном слове.
Могу найти точное выражение, хотя всего лишь провинциал.
Но: талант. Хоть и провинциальный.
Ксан Иваныч насупленный. И в самом деле в карман бычки складывает.
Мог бы и в кошелёк, в самый важный отсек.
Мы посмеиваемся: «Да что ты, Ксаня, дескатьмол, олух ты, мол, небожительный».
Ксаню прорвало: «А идите вы все в жопу». Так и сказал, даже особо не матерясь.
Он же в гостях у дружественной ему страны.
Дальше можно не ходить: можно обломиться.
Потом нахмурился больше обычного, дёрнулся, покраснел, и весь свой набор из кармана и выставил.
Стало два бора и один кедровый лес.
Пиво закончилось.
Ещё попросили, подождали принесли ещё.
Весь стол уже в стоящих бычках. Вокруг бокалов. Это типа Алтайских кряжей.
Тайга, блин, уже, из бычков!
Бурелом, а не лес! ветер подул. И мы снова лес восстанавливаем. И добавляем новья.
Время, господа!
Нам счёт, пожалуйста, месье, сказал Ксаня.
Это гарсон, а не мосье, поправил Бим.
Ксан Иваныч даже не улыбнулся, хотя всё пиво выпил и ещё вдобавок расхвалил.