Все трое, и прежде всего Герман Прохорович, мысленно его так и окрестили Добролюбов и в каком-то смысле оказались правы, как показало дальнейшее.
(Хотя следует заметить, что наряду с этим всем известным Добролюбовым, Николаем Александровичем, рано умершим борцом против крепостничества и самодержавия, блеснувшим в русской литературе, как луч света в темном царстве, был и другой Добролюбов. И этот другой, аккурат Александр Михайлович, поэт, баловавшийся опиумом, опрощенец, бесприютный скиталец, глава секты подобных себе «добролюбовцев» и вообще загадочная личность.)
Забравшись к себе на полку, молодой человек раскрыл маленькую книжечку явно дореволюционного издания и погрузился в чтение, хотя было заметно, что он знает эту книжечку почти наизусть и может процитировать с любой страницы.
Однако хорошо бы чаю, сказал Герман Прохорович, и его слова при молчании всех остальных воспринимались как косвенное обращение к вновь прибывшему с тем, чтобы тот обратил внимание на то, что он в купе не один, и хотя бы из вежливости назвал себя.
Молодой человек верно понял это невысказанное, но слишком явное пожелание.
Тут все уже, похоже, познакомились. В таком случае и я представлюсь. С вашего позволения, Добролюбов. Он оторвался от книжечки в ожидании, что его имя вызовет ряд привычных и изрядно надоевших ему вопросов, на которые волей-неволей придется отвечать.
Позволяем, позволяем, возликовал Герман Прохорович, неизвестно чему обрадовавшись, а скорее просто решив воспользоваться случаем, чтобы отвлечься от одолевавших его тоскливых мыслей. Но только уточните, пожалуйста, какому Добролюбову вы, так сказать, наследуете. Ведь их, Добролюбовых-то, было по крайней мере двое Николай Александрович и Александр Михайлович. Оба весьма достойные люди, но разные, знаете ли. По всем статьям совершенно разные.
Я, опять же с вашего позволения, никому не наследую. Я сам по себе Добролюбов.
Не родственник, значит?
Не родственник.
И это охотно позволяем. И будем признательны, если, назвав фамилию, вы назовете и свое драгоценное имя.
Не знаю, что в нем драгоценного, но зовут меня Николай.
Ах, все же Николай! И мы имеем счастливую возможность лицезреть второго Николая Добролюбова.
Лицезрите сколько душе угодно.
О! Вы упомянули о душе, из чего следует, что оная душа предмет вашего неусыпного внимания, не чуждый, по-видимому, и той маленькой книжечке, которую вы читаете. После неестественной веселости Герман Прохорович вдруг почувствовал упадок сил, сник и помрачнел. Простите, молодой человек. Я не хотел вас обидеть, и несвойственная мне нервозность объясняется рядом чрезвычайных обстоятельств, в которые я оказался вовлечен не по своей воле. Еще раз простите. Вы читаете Евангелие? спросил он совершенно другим, теперь уже не насмешливым, а серьезным и уважительным тоном.
Да, именно. Добролюбов оглядел свою книжечку, словно не хотел ошибиться, что это именно Евангелие.
А вы не боитесь брать с собой в дорогу подобную литературу? Впрочем, дурацкий вопрос. Раз берете, значит, не боитесь. А если бы боялись, то не брали бы.
Логично. Простите, а вы кто будете?..
Могу вас заверить, что я не с Лубянки и в то же время не с Патриарших прудов, описанных у столь модного ныне, после публикации журнала «Москва», Михаила Афанасьевича, не специалист по черной магии. Я, так сказать, нечто среднее: веду курс истории религий в университете.
А остальные присутствующие?
Жанна и Боб, несколько притихшие на время беседы двоих попутчиков, назвали свои имена.
Вы, надо полагать, верующий? поинтересовался у Добролюбова Боб, усвоивший еще со школы, что о чем-нибудь спросить значит отчасти показать свои знания.
В таких случаях говорят: верую, Господи, помоги моему неверию.
Вы православный? безучастно осведомилась Жанна, чтобы тоже не молчать и о чем-то спросить, хотя бы и не слишком для нее интересном.
Добролюбов вздохнул, словно ему много раз пришлось отвечать на этот вопрос, и отвечать по-разному, но он на него в конце концов так и не ответил.
Православный. Я и в комсомол не вступал оттого, что хожу в церковь.
Ходите в церковь, а духовник у вас есть? спросил Герман Прохорович, своим вопросом ставя собеседника перед неким нераспознанным им испытанием.
Почему вы сразу о духовнике?
Молодые люди, Герман Прохорович не скрывал, что, имея перед собой такой пример молодого человека, как его собеседник, ему нетрудно будет ответить на этот вопрос, молодые люди, воцерковившись, прежде всего стремятся заиметь духовника опытного советчика и руководителя.
Да, у меня есть духовник. В Ленинграде. Добролюбов тычком двух пальцев сдвинул очки к переносице. Мы с ним переписываемся.
Кто же это?
Отец Анатолий, но он, к несчастью, серьезно болен, при смерти. Его разбил паралич. Я еду его навестить и получить от него последнее утешение.
Он служит?
До последнего времени служил, пока был в состоянии. Тайком от властей опекал приют для детей, брошенных родителями. Украдкой сажал мальчиков и девочек на колени, накрывал епитрахилью и читал им апостольские послания.
А вам известно, что все священники обязаны обо всех прихожанах докладывать в КГБ? спросил Боб, явно осведомленный по части подобных обязанностей.
Добролюбов предпочел прямо на этот вопрос не отвечать, но зато ответить на следующий, который мог быть задан через минуту:
Нет власти, кроме как от Бога. Что ж, такова воля Всевышнего. Это может рассматриваться как послушание, сказал он тихо и значительно.
С минуту все молчали, словно после сказанного никто не хотел заговорить первым.
А вот и чай! возвестил Герман Прохорович, завидев на пороге проводника со стаканами чая, которые он держал, словно эквилибрист, между пальцами обеих рук. Но только нам пять стаканов, пожалуйста, поскольку у нас будут гости. Боб, не сочтите за труд позовите пассажирку из следующего купе. Ее зовут Капитолина.
Она что с Капитолия? хмыкнул Боб, неохотно поднимаясь с места.
Нет, она из Одинцова. Очень добрая и милая особа.
А я думал, что Капитолины все с Капитолия.
Ну и дурак. Что у тебя на майке написано? Не шути, если не умеешь. Помалкивай, осадила его жена и любезно улыбнулась Герману Прохоровичу, показывая этим, что в отличие от мужа у них обоих с юмором все в порядке.
Гонорары и все прочее
По составу прошла сквозная тяга, исходящая от тепловоза. Поезд дал отрывистый гудок, напрягся, лязгнул сцеплениями и тронулся: платформа с провожающими медленно поплыла назад.
Сделав упреждающий жест ладонью, означающий, что он, любимец публики, милый всем и любезный, ненадолго их покинет, Боб исчез за дверью купе и вскоре вернулся вместе с Капитолиной. Боб ее всячески ублажал, угождал и за ней ухаживал, разыгрывая роль провожатого и всем своим видом показывая, что это он ее привел, раз уж его попросили.
Хотя та держалась независимо, словно в провожатых не нуждалась тем более таких, как он, не внушавших ей решительно никакого доверия.
А нам тут чай принесли. Приглашаем, сказал Герман Прохорович на правах знакомого Капитолины.
Та присела рядом с ним на краешек нижней полки.
Совсем забыла. У меня же там конфеты.
Она было бросилась к себе в купе за конфетами, но Герман Прохорович ее не пустил, словно бы имея свой тайный умысел и не желая, чтобы ее место с ним рядом занял кто-то другой.
Сидите, как-нибудь обойдемся у нас тоже наверняка найдутся сладости.
Мои вкуснее леденцы, сказала Капитолина, из чего следовало, что сама она больше всего любила леденцы, хотя за других вряд ли могла поручиться.
Капитолина послушно села, но, поскольку она уже привлекла к себе всеобщее внимание, решила воспользоваться этим, чтобы поделиться своей радостью.