Ездят и влюбленные парочки погулять по набережным Невы. Ну и прочая публика, вовлеченная в круговорот сансары, коей все равно куда ехать, лишь бы не сидеть на месте и не предаваться созерцанию истинной природы вещей
Между тем вагон постепенно заполнялся. Пассажиры были довольны, что не надо стоять на платформе, ждать прибытия поезда, а затем вламываться в вагон, спеша, оттесняя и расталкивая друг друга, пока поезд, простояв всего лишь две минуты, не тронулся с места.
Но вот какой любопытный и отчасти загадочный парадокс: не надо вламываться, а все равно ломились, оттесняли и расталкивали, словно без этого не могли не только жить, но и постигнуть, что в бурях есть покой и жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг ну и так далее и тому подобное.
Но не будем сейчас об этом, а лучше вернемся к картине лома и дополним ее двумя-тремя штрихами. Слышались голоса ломящихся, топот и шарканье ног, громыхание раздвигающихся дверей словом, все те звуки, коими сопровождается взятие крепостей, бастионов и вагонных купе, заранее готовых сдаться перед натиском безумной толпы.
Триста тридцать три
В купе нашего пассажира между тем мимоходом заглянула девушка высокая, худая, немного нескладная, с рыжей метелкой волос на лбу, подкрашенными оранжевыми ресницами и сережками в веснушчатых мочках ушей. Она была явно из разряда тех, кого называют милыми и добрыми, пока не узнают их получше и не убедятся, что они действительно милые и добрые, какими показались вначале, и еще с множеством разнообразных достоинств, кои выглядели как недостатки, но природная простота и естественность обратила их именно в достоинства.
Девушка немного замешкалась, видимо еще не решив для себя, остановиться ли ей на время или проследовать дальше по коридору. Но, случайно встретившись с пассажиром взглядом, слегка шарахнувшись от его необычного траурного облачения, смутилась и отвернулась, чтобы вторично посмотреть на него хотя и не без робости, но так, как подобает при встрече, обязывающей к большей серьезности и вежливому вниманию.
Вы не скажете, двадцать первое место здесь? спросила она, готовая ринуться дальше по проходу, если не получит утвердительный ответ на свой вопрос.
Нет, в следующем купе.
А здесь какие места? Девушка придирчиво изучала номера мест на стенках купе, как вахтер при входе наставительно-строго изучает протянутые ему пропуска.
С семнадцатого по двадцатое, немного заикаясь, произнес пассажир, раз уж вопрос был задан, хотя теперь он отпал за ненужностью, поскольку она сама могла на него ответить.
Ага, четыре умножить на пять двадцать. Она занялась сложными математическими вычислениями. Значит, это пятое купе, а мое шестое. Будем с вами соседями. Меня зовут Капитолина.
А меня Герман Прохорович. Фамилия моя Морошкин. Очень приятно. Заходите. Он приподнял над головой шляпу и, скользнув по ней глазами, не мог не поддаться мысли, что она вместе с его костюмом выглядит немного устрашающе для столь юной особы. Поэтому он счел нужным с принужденной улыбкой (улыбочкой) заметить: Пусть вас не пугает мой вид
Что вы, что вы! Я не из пугливых, сказала она, не очень-то себе веря, но усиленно стараясь, чтобы он ей поверил. А морошка, вообще-то, очень полезная ягода. Заживляет раны, снимает воспаления, останавливает кровь при порезах.
Вот и отлично. Так зайдете?
Я же сказала
Правда зайдете? Ему понадобилось более надежное подтверждение.
Непременно зайду, а то я не люблю быть одной, вы же здесь такой одинокий в темноте, без света
Сейчас зажгу тут в головах есть фонарик.
Не зажигайте, если вам так нравится, сказала девушка, равнодушная к тому, что нравится ей самой и небезучастная ко всему, что может нравиться странному пассажиру.
Но, может быть, ваши попутчики по шестому купе окажутся для вас более интересными собеседниками, чем я? Вы не допускаете?
Все равно. Раз я обещала
Похвально, что вы держите слово, сказал Герман Прохорович, стараясь не заикаться и именно поэтому немного заикаясь.
А вы меня не хвалите. Терпеть не могу, когда хвалят. Лучше уж ругайте.
Это почему же?
Потому что меня всю жизнь только и ругают. Я привыкла.
Вы как Золушка из того старого фильма. Ее обидели двадцать четыре раза и из них напрасно двадцать четыре раза. Ха-ха-ха! Впервые за время их разговора он рассмеялся рассмеялся так, словно его что-то развеселило из того, что никогда раньше не казалось смешным.
Помню, помню. Смотрела. Она триста тридцать три раза заслужила похвалы, но ее ни разу не похвалили. Девушка тоже рассмеялась, хотя это не удержало ее от признания: Да, к несчастью, это я. Прошу любить и жаловать.
Сын
Присаживайтесь. Хотя бы на минутку куда вы спешите. Ваше место в соседнем купе от вас не убежит. Зато я на вас посмотрю. Герман Прохорович озаботился тем, чтобы Капитолина села, но не рядом с ним (так лицезреть ее было бы неудобно), а напротив, на краешек нижней полки. Зачем вы едете в Ленинград? Впрочем, извините я как-то сразу
Ничего, ничего. Ваш вопрос вполне уместен. Раз уж я Золушка, то я еду она поправила на плечах воображаемые банты бального платья, во дворец. На бал.
Интересно. Что же это за бал? Балы сейчас как-то не особо приняты.
Ну не бал, а торжественное посещение одного места. Одного дворца. Она уже забыла про бал, но старалась убедить его, что все-таки не зря упомянула про дворец.
И что же в этом дворце?
Картины, картины, картины. Капитолина очертила руками некий незамкнутый круг, словно и он не мог бы вместить всех упомянутых ею картин.
Вероятно, вы едете в Эрмитаж. Герман Прохорович указал пальцем в точку, где сходились концы высказанной им догадки.
Угадали. Я ни разу в жизни не была в Эрмитаже. И вот решила побывать. Накупила разных каталогов, вооружилась лупой и стала изучать. А то живешь в своем Одинцове и ничего не видишь.
Похваль он прикрыл ладонью рот, стараясь справиться с заиканьем. Извините, это у меня с детства. К тому же совсем забыл, что вас нельзя хвалить.
За это можно. Хвалите. Хоть все триста тридцать три раза. Я заслужила. А почему вы одеты во все черное? Впрочем, простите меня: об этом, конечно, не спрашивают. Или спрашивают лишь такие дурочки, как я.
Он не стал разубеждать ее в том, в чем она была явно права. Но Капитолина, подумав немного, повторила свой вопрос:
И все-таки почему? Если это траур, то у вас должен быть печальный вид. А если не траур, то что же в таком случае?..
А какой у меня вид?
Ей понадобилось внимательно на него посмотреть, чтобы ответить:
Во всяком случае, вовсе не скорбный. Скорее спокойный. Или даже и радостный, хотя это не сразу заметно, поведала она то, что открылось ей если не с первого, то со второго или третьего взгляда.
Траур не всегда означает скорбь. В некоторых случаях он действительно может стать поводом для радости. Поймите меня правильно. Я имею в виду радость высшего порядка. Впрочем, все это теории.
А кто у вас умер?
Сын.
Тут она испуганно смолкла, как смолкают перед теми, кого готовы принять за воров, убийц или сумасшедших. Затем тронула горло и прокашлялась, хотя кашель получился несколько натужным и принужденным. После этого улыбнулась натянутой улыбкой, которая, впрочем, на лице продержалась недолго.
Прошу прощения, как вас зовут?
Я же сказал, Герман Прохорович.
Тут она не удержалась от смешка.
Не сочетается.
Что не сочетается?
Имя и отчество. Имя у вас такое ну, изысканное, даже оперное, от Большого театра, а отчество совсем простое от Прохора-плотника.
Отец мой учудил и дал мне такое имя, хотя сам был Прохором. Захотел, чтобы у меня имя было покрасивше. А на полке у него пылился том Гейне, который он сроду не брал в руки и поэтому считал, что имя Гейне не Генрих, а Герман. Тут же приспичило ему. Ага, Герман. Понравилось. Вот он и влепил мне в метрику Германа. Студенты же прозвали меня Герман Второй, поскольку я каждому второму из них ставлю двойки.