Тут я Сёму приостановил в рассказе любопытными соображениями, ни сколько моими, сколько «пролетарского поэта» Маяковского.
Почему чернилами, если двойка красная и жирная? спросил я, шутливо подтрунивая над «обер-лейтенантом».
Чё? не сразу «въехал» Сёма в словесные сложности и недоразумения.
Чернила чёрные. А если красные?
Краснила? догадался «Обер».
Выходит так.
Залепила краснилами двояк! Ништяк! в рифму обрадовался Сёма странным словообразованиям.
Кстати, восклицание «ништяк» и много других, порой непереводимых, выражений, в значениях которых он так до конца и не разобрался, «обер-лейтенант», похоже, заимствовал из лексикона попеновского хулигана Валерки Колба. Но об этом позже.
Некоторые жуткие истории из детства Сёмы, высказанные мимоходом, надолго врезались мне в память, как глубокие занозы в палец. Не вытащишь, пока не загноятся.
По вечерам, на чёрной грунтовке перед бараками посёлка блестело под фонарями битое бутылочное стекло, «как тыщ-щи звёзд». «Космических» звёзд, если верить «обер-лейтенанту», за густым смогом и дымными завесами из труб рудника никогда не было видно. «Настоящинские» звёзды и планеты в «чернилах» грандиозной вселенной Сёма увидел впервые только в Академе, в зелёном пространстве «потрясной» «Белой зёмы».
Медпункт в «сёмином» рабочем посёлке работал только на Промзоне рудника. В «больничку» надо было «катить» километров за тридцать-сорок в райцентр по раздолбанной грунтовой дороге.
Сопливые дошколята и младшие школьники развлекались дворовыми забавами, как могли.
К примеру, набирали по дворам, для игр в «бабки» или в «кости», выбитые в пьяных драках и потасовках здоровые зубы поселковых мужиков и баб или больные «зубенья», в черных дырках и сколах, вытащенные слесарными клещами домашними умельцами. «Человечьи» зубы «с рогами», как я понимаю, коренные, на кону поселковыми детьми ценились выше.
Заранее прошу прощения у самых впечатлительных. Поясню, для чего иногда вдаюсь в такие жуткие подробности чудовищных сёминых историй. Меня, городского мальчишку эти рассказы невероятно потрясали, вызывали оторопь, наполняли сознание «жидким» страхом и ужасом. Да-да. Именно жидким. Поболтаешь головой, стряхивая «страшнючее» наваждение. А внутри черепа, будто густой кисель «колдыбается». Пренеприятное ощущение.
Как можно детям забавляться играми, выставляя на кон человеческие зубы? Чудовищно и непостижимо! Это было из области книжных ужасов по Эдгару По, людоедских историй про капитана Кука, которого съели туземцы.
В Средней Азии в детстве во дворах мы играли в более сложную игру с косточками от вываренных коленных суставов овец в «альчики». Так же кости выставлялись на кон, так же, по правилам, нужно было выбивать «альчики» «битой» с расстояния в три-четыре метра. Очередность игры устанавливалась подбрасыванием «ведущего» «альчика», когда косточка падала набок или плашмя, на одну или другую сторону. Все четыре стороны «альчика» были разного достоинства: «тура», по-моему, ценилась в десять очков и давала игроку значительное превосходство над соперником и фору. Среди своих «дворовых» пацанов и «пришлых чужаков» находились «хлюздецы», игроки прощелыги, «каталы» и «шулера». Они могли заранее просверлить в «альчике» отверстие, залить свинцом, «красиво» раскрасить игровую косточку намеренно яркой, густой краской, оранжевой, красной, сиреневой, так, что залитой «свинчатки» не было заметно. От чего «тура» у «катал» выпадала значительно чаще, чем у других. Выбивать такой «битой» чужие «мослы» с кона «хлюздам» и «хлюздецам» удавалось больше других. Если получалось «раскусить», раскрыть шулера, «наглой морде» сильно доставалось «на орехи». Могли «навалять», «навесить» «фингал» на глаз, сломать в драке нос. Все «альчики» у такого «хлюздяшника» отнимались, делились на всех «честных» участников игры или выбрасывались в мутные воды ближайшего арыка. А это был в детстве значительный урон для заядлого игрока. С одной овечки «получали» всего четыре «альчика». Не каждый день в русских семьях «аэропортовского» микрорайона готовили блюда из овечьего мяса: плов, шашлык, бешбармак, лагман, манты, самсу.
Но выставлять на кон для игры в «бабки» человеческие зубы? Это, мне показалось, верхом цинизма, ужаса и «безмозглости».
Для зауральского посёлка при «железном» руднике это было обычным явлением и развлечением «малолеток». К тому же, вездесущие детки нашли близ заброшенной шахты рудника старый могильник массовое захоронение людей времен «сталинских репрессий» и таскали желтые «человечьи» зубы оттуда.
Вот такие были совершенно разные соцреальности. Иногда эти «параллельные миры», вопреки законам классической математики, физики, пересекались, сталкивались самым неожиданным образом.
Отчим Сёмы тогда даже не понял, за что тощая Зараза вызывала его в школу, за какую такую «спектаклю» по «радиве». Потому обошлось без побоев. Собутыльники отчима сгоняли мальчишку за самогонкой и папиросами «Беломор» в «сельпо». Отчим отвесил пасынку по затылку болезненную затрещину. Для профилактики, на всякий случай. Для «обер-лейтенанта» обошлось в тот раз без сотрясения мозга и без травм.
Мужская компания, с «развесёлыми матерками», прибаутками и гоготом, уединилась в сарае-дровянике, углубилась в разговоры о «бабах» и поисках решениия вечных вопросов о взаимном уважении «пролетарьята».
Упорный и трудолюбивый подпольщик, мастеровой-самоучка Сёма продолжил научные разработки. В подполе дома он собрал первую «дымовушку» из горючей фотоплёнки в алюминиевой баночке из-под валидола. Провёл испытания там же. Баночка выдула из дырочного сопла реактивную дымовую струю, заметалась с бешеной скоростью по всему подполу, ударяясь в заплесневелые кирпичные стены и опоры. В жилой комнате эффект оказался сильнее. Из всех щелей меж половых досок поползли лосы сизого, вонючего дыма. Перепуганная матушка Сёмы с воем выбежала во двор, истеричными воплями принялась звать на помощь пожарных и соседей.
Сутулая, высохшая, несчастная по жизни, женщина, в обвислом засаленном ватнике, застиранном байковом халате, армейских, растоптанных «кирзачах» на «босу» ногу, забитая отчимом, трудяга уборщица, в тридцать с небольшим лет казалась родному сыну глубокой старушкой.
Единственная на весь поселок «пожарка» старая, дребезжащая, довоенная «полуторка», с железной бочкой в кузове и качалкой, находилась на территории рудника и никогда не выезжала в поселок, в ожидании ЧП только «во вверенной» Промзоне.
Соседи по длинному, как железнодорожный состав с «теплушками», одноэтажному бараку с ужасом и тревогой наблюдали, как струятся рукава вонючего дыма из узких форточек квартиры. Если загорится один «вагон» подъезд на четыре квартиры, то в считанные минуты может сгореть весь «состав». Но никто не рискнул тушить «пожар». Задавленные чудовищными репрессиями 30-х годов люди смиренно принимали любое испытание судьбы.
Едкий дым вскоре рассеялся, рассосался по щелям ветхого деревянного строения. Соседи вернулись по своим квартирам. Матушка Сёмы взялась проветривать убогое жилище. Подпольщик выбирался из мастерской «на брюхе», ползком, вдоль отопительных труб подвалов, выскользнул на поверхность незамеченным у котельной, что прилегала к жилому бараку, собранному из железнодорожных шпал.
Подрывную деятельность «обер лейтенант» усложнил в шестом классе. Начинял «взрыв-пакеты» опилками магния, чаще алюминия, устанавливал электронный механизм замедления на время разряда конденсатора: от трех до 22 секунд, как у немецкой гранаты, что получила в войну у советских солдат прозвище «колотушка», за длинную деревянную ручку и корпус для взрывчатки в виде железного стакана.