Вот типичный распорядок петербуржца эпохи постапокалипсиса: подъём с рассветом, лёгкий перекус с несколькими глотками тёплого чая из термоса. Затем поход за дровами он с каждым разом становился всё сложнее, источники иссякали, а конкуренция возрастала. По возвращении из рейда шла распиловка добытого, тут же зажигался костёр. С ним выработался определённый алгоритм: от былого расточительства не осталось и следа, теперь каждая группа застолбила место, где сооружала загородку, хоть как-то защищающую от ветра. Из кирпичей складывалось подобие печи, чтобы максимум тепла уходило на кипячение воды и приготовление пищи. Вокруг импровизированного очага выстраивалась батарея кастрюлек, в которых топился снег. Эту воду пускали на технические нужды или фильтровали, чтобы использовать в следующий заход. Готовый обед и термосы с кипятком моментально уносили домой. Костёр тушили, а угли, кирпичи, картон и полиэтилен для укрытия также тащили наверх. Иначе их обязательно украдут.
Первыми обедали дети, им всегда доставалось самое горячее. Затем кушали взрослые. Одинокие, как я, столовались у кого-то по договорённости. Никто не испытывал неловкости или недовольства мы удивительно быстро притёрлись друг к другу и установили негласные правила. Каждый вносил свою порцию продуктов, трудовое участие было по способностям и возможностям. Дрова, талая вода, кипяток и готовая еда были результатом общих усилий. Это сплачивало нас, но мы ещё и цеплялись за ту близость, которая возникла. Все боялись остаться один на один с проблемами, боялись оказаться отверженными, поэтому проявляли максимум сознательности и терпимости.
Вечерами собирались на самой большой кухне. Ужин остатки обеда, вермишель быстрого приготовления, иногда гречка или рис грелся на печурках, горели свечи и самодельные светильники, звякали бутылки, журчал и источал запах алкоголь, в мисочках поблёскивали аппетитные домашние соленья. После шли разговоры, настольные игры, от «Монополии» до подкидного, зачастую с детьми, потому что им тоже было скучно и страшновато. В кухне становилось почти жарко, спиртное и еда приятно расслабляли, и жизнь уже не казалась такой невыносимой и жалкой. Мы верили, что когда закончится снегопад, всё начнёт восстанавливаться. Мечтали, что будем делать, когда дадут свет. Никто не говорил «электричество», только свет, как противодействие тьме за окном.
Ещё вчера я так жил. Сегодня меня лишили и этого. Квартира, которая приобрела даже какой-то постапокалиптический уют, разом превратилась в холодную снежную пещеру. Наверное, я мог бы напроситься к тем соседям, у кого уцелели окна. Но, во-первых, желающих хватало и без меня, а во-вторых, взрыв разрушил шаткую иллюзию благополучия, которой все поддались. Я понял, что чем дольше мы сидим в своих многоэтажных норах, тем выше риск погибнуть: от сдетонировавшего газа, от пожара, угореть или пасть от руки сбрендившего соседа. Эти эпизоды необъяснимых вспышек ненависти друг к другу случались всё чаще. Причём человек в прямом смысле впадал в неистовство, а остановить его можно было, только шарахнув чем-то тяжёлым по башке. Буквально накануне рассказывали, что в соседнем доме такого психа связали, так он сумел освободиться и зубами, как зверь, загрыз двоих или троих. После чего благополучно сбежал.
Город постепенно терял способность внушать чувство уверенности в завтрашнем дне, что ещё сохранялась до недавнего времени. Мы просто не хотели этого видеть, вернее, не хотели в этом признаться. Дома не защищали ни от непогоды, ни от агрессии со стороны других людей. Хрупкое сообщество, сложившееся в силу обстоятельств и поддерживаемое взаимным вкладом в выживание, могло рассыпаться в любой момент. Сегодня ночью люди замерзали в завалах и молили о помощи, но откликнулись на беду считаные единицы. Остальные наблюдали, сидя в тёплых квартирах. А у кого-то из добровольных спасателей даже вынесли припасы, забравшись через выбитое окно. Я понял, что нужно уходить. Куда? А туда, где есть печка и дрова, и где нет соседей над и под. В моём случае вариант вырисовывался только один СНТ «Кикенка».
Да, я повёл себя как последний мудак, но это не впервой. Моё второе «я», можно сказать. Да, мне не нравилось наблюдать, как милуются Марина с Андрюшей, но с другой стороны а кто заставляет на них смотреть? Иваныч предлагал место на полу? Да хоть у двери, как в том мультике про двух псов:
А дедушка где спит?
Какой дедушка? А-а, дедушка. Там, в прихожей, на коврике. А если не слушается, то я его веником.
Это правильно8.
Впрочем, сейчас было лучше не упоминать собак, непонятное что-то с ними творилось. Зато у бывшей баня, и там тоже печка, и куча дров, и за эту баню, между прочим, я внёс большую часть оплаты, потому что тогда мы были семьёй. Приду, извинюсь, объясню ситуацию, сделаю взнос в «общак», в конце концов. Прикуплю припасов, всё равно в чужой миллион залезать придётся. Например, вчера на рынке видел армейские пайки, в таких зелёных пластиковых контейнерах. Говорили, там еду можно разогреть без огня, за счёт химической реакции компонентов упаковки. Полноценный суточный рацион. Цену, правда, заломили по пять тысяч за штуку. Можно попробовать развести на оптовую скидку. А если и не дадут, всё равно куплю наборов десять. Или двадцать.
Глава 2
Существовала ещё одна причина, повлиявшая на решение идти на поклон к бывшим родственникам тот самый сон. Вообще, я человек не суеверный, даже наоборот. В бога не верю, как и в иные высшие силы. Циничный прагматик, хотя и склонный к агностицизму. Но сны имели для меня значение. Наверное, обратись я к мозгоправу, мне разложили бы всё по полочкам и избавили бы от столь жалкой зависимости. Но настоящие мужики к психотерапевтам не ходят. И с проблемами справляются сами. Или не справляются. В общем, я тем сном проникся. Андрюша пусть будет, хрен с ним, но и я должен находиться поблизости, потому что Марина мать Полинки. Защищая её, я защищал дочь. Поэтому надо идти. Договорюсь, поживу в бане, в конце концов. Там лес под боком, дров завались. Да и не навсегда это когда-нибудь задница закончится.
Собраться удалось лишь к двум часам пополудни. Сначала заделывал окна на кухне тоже вышибло стекло. Купил на рынке несколько кусков плёнки, скотч и закрыл прорехи. Получилось так хорошо, что мелькнула мысль остаться. Но потом я увидел, что снег на полу и не думает таять, и понял, что хватит метаться. Решение принято и возврату не подлежит. Приобрёл у барыг чудесные санки-волокуши, изготовленные из бокса, что ставят на верхний багажник легковых автомобилей. Вид, конечно, непритязательный, зато вместительные. Всё удовольствие пять тысяч рэ. За пять сотен у них же взял рулончик больших мусорных мешков для упаковки и защиты поклажи от осадков. Сервис! С лыжами повезло остались от прошлой жизни, хотя я не вставал на них ни разу с тех пор, как развёлся. Еле нашёл ботинки, а то пришлось бы мудрить с креплениями. К слову, сэкономил приличную сумму как и другое зимнее снаряжение, они пользовались повышенным спросом.
Армейских рационов досталось всего семь штук, и никакой скидки выкружить не удалось. Увесистые пайки, между прочим, по два с лишним кило. Главное, чтобы не оказались испорченными. Купил ещё кой-чего, в том числе водки. Интересно изменились цены: что-то стало стоить запредельно, например, портативные плитки с газовыми баллончиками, у которых ценник доходил уже до двадцати тысяч. Другие товары, типа моющих средств или стирального порошка, подорожали не так сильно. Но вот на водку, а точнее, на любой крепкий алкоголь который день держалась фиксированная цена 1000 рублей литр. И неважно, что в бутылке дешёвая «палёнка» или какой-нибудь коньяк, всё равно штука за литр. Всякие «Чивасы» и «Джим Бимы» выросли процентов на двадцать, а вот вино взлетело с пяти сотен до полутора-двух тысяч за бутылку 0,7 л. Думаю это потому, что водка превратилась в топливо, типа бензина. Её, разумеется, пили по-прежнему и даже больше, но ей же заправляли самодельные спиртовые горелки, на которых грели еду. Фактически водка стала одновременно валютой и товаром, причём товаром социально значимым. Тут задирать ценник чревато могут неправильно понять, а то и побить. А вот винище и так называемый элитный алкоголь перешли уже в категорию роскоши и стоили соответственно.