Снова зазвонил телефон. Клаудия уже потянулась за наушниками, но тут в дверях показалась голова Мэри Фэйи.
Клаудия, ты мне нужна. У нас там пациентка в приемной.
ПАЦИЕНТКА ЖДАЛА В КАБИНЕТЕ, ТЕСНОМ НУЖНИКЕ рядом с приемной, где едва помещались стол и три стула. Ванесса М. оказалась миловидной круглолицей девушкой с афрокосичками и робким, тоненьким голоском. Судя по карточке, ей было семнадцать лет и десять недель из них она была беременна.
Все, что ты мне сегодня расскажешь, останется в тайне, начала Клаудия. Но если ты скажешь мне, что кто-то причиняет тебе вред, не заботится о тебе или что ты собираешься что-то с собой сделать, мне придется сообщить об этом, чтобы убедиться, что с тобой ничего не случится.
Это был плюс-минус стандартный протокол. Каждый сотрудник клиники являлся уполномоченным представителем и один-два раза в год, иногда чаще, Клаудии приходилось звонить в Министерство по охране детей и семьи, чтобы сообщить о преступлении в отношении несовершеннолетних.
Ванесса отвечала на вопросы односложно. Да, она знает, какие варианты у нее есть. Нет, никто не принуждает ее сделать аборт. Когда Клаудия спросила о ее планах на будущее, девушка оказалась более многословной. В сентябре начинаются занятия в Массачусетском университете, она собирается изучать речевые патологии. Ее сестра воспитывает глухого сына. Однажды Ванесса научит его говорить.
Ванесса М. Полностью имя никогда не указывается, как у анонимных алкоголиков, чтобы защитить частную жизнь пациента.
Я точно хочу когда-нибудь иметь детей, негромко сказала она. Сто процентов. Просто, ну, не сейчас.
Клаудия объяснила, что при медикаментозном аборте стоит быть готовой к шести-восьми часам обильного кровотечения и сильным спазмам. «Как при тяжелых месячных, добавила она. Ибупрофен облегчит боль».
Мэри вернулась в компании официального представителя Ванессы крепкой, воинственной тетки, которая напомнила Клаудии ее собственную мать. Тетка согласилась подписать форму, но ей это явно было не по душе.
Она молча подписала бумаги. Перед тем как уйти, она остановилась в дверях: «Это решение Ванессы, но вам я скажу я от него не в восторге. Она окинула Клаудию взглядом с ног до головы. У вас есть дети?»
Разумеется, ей уже задавали этот вопрос. Вопрошающих чаще всего чернокожих, латиноамериканок и матерей несовершеннолетних ее ответ не удивлял. Они смотрели на нее с недоверием: белая женщина, которая не любит детей. Клаудия чувствовала на себе их осуждение, но с вердиктом поспорить не могла. Она была белой и не любила детей, по крайней мере, не той глобальной, безусловной любовью, какую ожидают от женщин. В раннем возрасте осознав, что некоторые из них совершенно невыносимы, она любила их строго избирательно. В мэнском отделении органов опеки многие были неуправляемыми и капризными, фонтанировали злобой и страхом. И тот факт, что у них были на это все причины, нисколько не облегчал процесс общения.
Нет, ответила Клаудия.
Так я и думала, сказала тетка.
По правде сказать, она никогда не принимала решения не иметь детей. Просто в двадцать она решила не сейчас. И в тридцать. И в сорок. На каждом этапе ее жизни находились вещи, которыми она отдавала большее предпочтение.
Не понимаю, как вы можете здесь работать, сказала тетка.
Клаудия не ответила. Ей постоянно это говорили. Старые друзья, дальние родственники, незнакомцы в самолете. Стоматолог. Мануальщик. Женщина, которая ее стригла. Ее терапевт пояснил, что можно не отвечать; что это утверждение, а не вопрос. Самым очевидном ответом было бы: «Нет, не понимаете».
С Ванессой все будет в порядке. Клаудия протянула тетке визитку. Это мой телефон. Если ей что-нибудь понадобится, пожалуйста, позвоните.
Не понимаю, как вы можете здесь работать.
А вот чего Клаудия не сказала и никогда не говорила: так было не всегда. Когда-то давно, в другой жизни, она жила в Нью-Йорке и работала в журнале «Дэмзел»[6]. Она получила эту работу, потому что была молоденькой и симпатичной, а у матери ее парня были связи. Клаудию взяли младшим редактором, в списке сотрудников в выходных данных она была самой молодой. Там она получила первый урок о том, как устроен этот мир.
«Дэмзел» регулярно выдавал нескончаемый поток советов. Они учили женщин, как быть женщинами, и называли это общественной журналистикой.
Раз в год, писала Клаудия без всякой иронии, обязательно посещайте специалиста по подбору бюстгальтеров.
Это было гламурное место. Зарплата была маленькая, но с некоторыми преференциями. «Дэмзел» оплачивал ее абонемент в спортзал и выдавал ежемесячное «пособие на обмундирование», покрывающее услуги химчистки. Предприимчивые владельцы салонов красоты в надежде на упоминание в журнале предлагали бесплатные стрижки и массажи, эпиляцию и педикюр.
В какой момент подбор бюстгальтеров превратился в профессию? Может, были какие-то экзамены, Международное Сестринство подборщиц бюстгальтеров, ежегодная конвенция, чтобы быть в курсе последних лифчиковых технологий?
Окрашенным волосам необходимы любовь, внимание и забота, писала Клаудия. Фиолетовый шампунь поможет справиться с желтизной.
Она писала о ноу-хау в антивозрастном уходе, о модных ошибках, которых следует избегать сорокалетним. Самой ей в это время было двадцать три.
Гламурное место, очень желанное. Младшие редакторы отказывались от обедов, чтобы сэкономить деньги, и по часу просто курили на крыше. По вечерам они посещали мероприятия: коктейльные вечеринки, открытия салонов, презентации весенних коллекций или книг о похудении от звезд. Младшие редакторы, набившись в такси, чтобы поберечь взятые напрокат туфли, прибывали в массовом количестве. Они потягивали вино из пластмассовых фужеров и умудрялись собрать целый ужин из дармовых закусок.
Роскошные туфли шпильки, один раз надетые какой-нибудь моделью на съемку, контрабандой выносили из отдела фотографий.
Модной ошибкой, похоже, было стать сорокалетней.
В тот период ее жизни никто и не подумал бы сказать ей: не понимаю, как вы можете здесь работать.
Величайшая негласная ирония этой работы заключалась в том, что нанять на нее могли человека, который вырос в трейлере. Не то чтобы она кричала об этом на каждом углу, тогда или вообще когда-либо. В свои двадцать три она была как гангстер под программой защиты свидетелей: конфиденциальность была ее главным жизненным императивом.
Она была хороша в этой должности, настолько же, насколько мог быть кто угодно другой. Ее заголовки и подзаголовки были продуманными, лиды остроумными, а квалификация такой же, как и у всех остальных: ее воспитывали как девочку. В детстве она надевала подгузники на пупса, который умел писаться. Она наряжала Барби в купальники и вечерние платья с сочетающимися по цвету пластмассовыми туфлями и пластмассовыми сумочками.
Куклы учили, чего нужно хотеть.
Куклы маячили у нее в памяти. В детстве Барби нравилась ей гораздо больше пухлого пупса с его навороченной функцией искусственного мочеиспускания. Ее собственный достался ей от старшей двоюродной сестры, и Клаудия толком не понимала, что с ним делать. (Поменяла подгузник, и что дальше? Везде таскать его с собой?)
Деб считала игрушки напрасной тратой денег и всегда с удовольствием об этом заявляла, но тем не менее, насколько Клаудия помнила, каждый год за пару дней до Рождества вопреки воле ее матери какая-то незримая высшая сила посылала ей целую коробку. Не завернутые в подарочную упаковку игрушки не были сюрпризом, Клаудия лично в течение нескольких недель тщательно выбирала их из рождественского каталога. По настоянию матери она оформляла свои пожелания письменно: сначала письмами к Санта-Клаусу, а позже в виде нумерованного списка с артикулами и ценами. Прибытие посылки было самым значимым событием года.