Ее лучшая подруга. Все ее детство. Когда им было восемь и десять, Клаудия увидела, как Джастин у себя в саду подбрасывает гимнастический жезл, и ей сразу же понадобился такой же. Так у них было заведено: Джастин впереди, а Клаудия на пару шагов отстает, повторяет то, что делает подруга, и хочет того, что у той уже есть. Для таких отношений, для такой обожествляющей любви маленькой девочки к более взрослой подруге должно быть отдельное слово. Так Клаудия никого никогда не любила.
Джастин могла подбросить жезл, дважды крутануться и успеть его поймать. Она могла крутить его вокруг запястья, отрицая законы гравитации, трюк, который даже за много часов практики Клаудия так и не смогла освоить.
Сотни и сотни часов.
В колледже она встречала людей, которые умели то, что она даже представить себе не могла. Их детские годы курировались озабоченными их развитием взрослыми. Уроки фортепиано, балетные занятия. Летом они ездили в лагерь, где инструкторы за деньги учили их играть в теннис, кататься на лошади, ходить под парусом и работать веслами. Если то, чем ты занимался в детстве, определяло, кем ты в итоге станешь, подбрасывание жезла в значительной степени характеризовало их детство ее и Джастин бесчисленные часы, потраченные на оттачивание совершенно бесполезного умения.
Их детство никто не курировал. В дождливые летние дни они мастерили сережки из стеблей одуванчиков. Разрываешь трубчатый стебель на волокна, но не до конца, а потом опускаешь его в лужу, и волокна тут же магическим образом закручиваются в спиральки. Позже они воровали настоящие сережки из киоска в торговом центре: дешевые металлические колечки, оставлявшие на коже зеленые следы. Они все время воровали батончики из «Ханнафорда», помаду и духи у матери Джастин, которая распространяла косметику «Эйвон» и держала под кроватью сумку с пробниками. Они выуживали старые свитеры из платяного шкафа Уэбстеров в то время «Эл-Эл Бин» давали пожизненную гарантию на все свои товары. Любую древность, все, на чем была фирменная этикетка, можно было вернуть и получить деньги обратно без всяких вопросов.
Они по глоточку воровали бурбон из заначек, которые мистер Уэбстер прятал в подвале, в бачке унитаза, в ящике с инструментами. Клаудия помнит, как в десять лет кубарем катилась по склону за домом Джастин безбожно пьяная и в полном восторге от происходящего. Она помнит, как Джастин держала ее волосы, когда она блевала, и как они заходились истерическим смехом, когда собака Джастин Даффи милейший и тупейший бигль из всех, что Клаудии доводилось видеть, начисто вылизала всю лужу.
Они делали все, что хотели и когда хотели, а тот факт, что при этом не был нарушен ни один закон и никто не получил никаких увечий, было по большей части чистым везением. У матери Джастин было еще четверо детей, чтобы отчитывать, а мать Клаудии постоянно работала. Чаще всего она возвращалась с работы вымотанная и злая, с больными коленями и поясницей и тут же растягивалась на диване перед телевизором, принимаясь жаловаться, кашлять и курить.
То была поздняя версия Деб. Оглядываясь назад, Клаудия могла вызвать в памяти более раннюю ее итерацию молодую Деб в джинсовых шортах и топе, с длинными волосами, забранными в высокий хвост, моющую свой «Шевелл» из садового шланга. Деб, пылесосящую трейлер под ревущий по радио психоделический рок или красящую ногти Клаудии и Джастин в радужные оттенки под цвет своих собственных. Когда после похорон Клаудия разбирала коробку всякого хлама из трейлера чеки, просроченные купоны, старые моментальные лотерейки, она нашла фотографию той Деб. На ней ее мать, молодая и невероятно стройная, лежала на фольгированной подстилке в фиолетовом купальнике, а на ее раскрасневшейся на солнце розовой коже блестело детское масло.
В этом снимке поражало все. То, что его вообще кто-то сделал (но кто?) и что его хранили столько лет. Но самым поразительным было выражение лица Деб. Сколько Клаудия себя помнила, ее мать терпеть не могла, когда ее фотографировали. На немногих уцелевших семейных снимках она грозно смотрит в камеру, стиснув челюсти: «Убери от меня эту штуку!» Фотография в купальнике была другой. На лице молодой Деб играла озорная, восторженная улыбка. Сложно себе представить, но она, похоже, классно проводила время.
На обратной стороне знакомым округлым почерком матери была написана дата, которая все объясняла: четвертое июля 1984 года. Тем летом Деб исполнилось тридцать. Тем летом она влюбилась в Гэри Кейна.
У НЕЕ БЫЛИ И ДРУГИЕ ПРИЯТЕЛИ, НО КЛАУДИИ ЗАПОМНИЛСЯ ИМЕННО ГЭРИ. Тихоня Гэри из мастерской, разговаривающий только каламбурами; высокий, неуклюжий мужчина с орангутаньими руками и кустистыми бакенбардами, тянувшимися почти до края челюсти. Когда и при каких обстоятельствах они сошлись, Клаудия понятия не имела. В одну прекрасную ночь она просто встала пописать и обнаружила в ванной Гэри в одних трусах, из которых торчал член, а в унитаз с оглушительной силой била струя.
Господь милосердный, воскликнул он. Народ, у вас что, стучаться не принято?
Я у себя дома, подумала Клаудия, но ничего не сказала, потому что ей было двенадцать и она была настолько ошарашена, что просто физически не могла вымолвить ни слова взрослому мужчине с членом в руках.
Говорят, что дети легко приспосабливаются. Если и так, то только потому, что у них нет выбора. Клаудия уже привыкла к постоянно появляющимся и исчезающим приемышам последней была Эрика, за которой однажды субботним утром приехала сотрудница социальной службы, и больше о ней ничего не слышали. С появлением Гэри было точно так же: однажды она вернулась из школы и увидела шланг, протянутый из ванной в комнату Деб, где Гэри наполнял водяной матрас. Так она узнала, что он въехал к ним в трейлер. Как и все приемыши, он просто появился ни с того ни с сего.
Жизнь в трейлере подразумевает крайнюю степень близости. Каждую ночь Клаудия засыпала под плеск воды в матрасе и звуки приглушенных голосов из-за материнской двери. Гэри был человеком крупным, из-за своего роста ему постоянно приходилось нагибаться, чтобы вписаться в дверной проем. Его рабочие ботинки были размером со шлакоблоки и весили примерно столько же, и как минимум раз в день Клаудия спотыкалась о них по пути к двери. Даже когда он уходил на работу, следы его присутствия были повсюду: светлая, мелкая, как сахар, щетина в раковине; плавающий в унитазе окурок; забрызганный мочой стульчак.
Для них троих, запертых в трейлере как кролики, которых разводил ее дед, та зима была бесконечной. Хотя кроликам вообще-то было даже попроще: их, по крайней мере, разделяли по половому признаку, чтобы избежать бесконечного размножения. У тощего прыгучего самца была своя клетка с сетчатым дном, чтобы его фекалии падали прямо на землю и никому не приходилось за ним убирать.
Но рано или поздно снег сходит даже в Мэне. Весной Гэри соорудил за трейлером навес и большую часть времени возился там со своими мотоциклами. У него их было два: «Кавасаки», на котором он, собственно, ездил, и красивая старая «Веспа», которая отказывалась заводиться. Он месяцами силился поставить ее на ход, что было весьма сомнительным устремлением для провинциального Мэна, где невозможно было достать никаких запчастей.
Периодически он брал Клаудию покататься.
Вспоминая то лето, она помнит только, как сидела верхом на «Кавасаки» в шлеме Гэри, обхватив его за талию. Она втянулась мгновенно. В отличие от матери, которая в тот единственный раз, когда Гэри предложил ей прокатиться, чуть не перевернула их обоих, Клаудия инстинктивно понимала, как перераспределять вес во время поворотов.