Тогда и говорить больше не о чем.
Послушай, Лет, фамильярно сказал Квинтиллиан. Мы же с тобой друзья.
Дружба дружбой, а служба службой, извини, дружище, иди спать.
Нет, я умру, если не смогу выходить. Я лучше дам себя убить при побеге отсюда, но ничто меня не удержит.
Ты болен и тебе нужно лечиться?
Да, я болен.
И как называется болезнь, которую ты подцепил?
Марк Квинтиллиан молчал.
Я должен знать все как твой непосредственный командир и как друг. Я не прощу себе, если с тобой что-то случится, сердечно произнес Эмилий Лет, ожидая, что трибун вот-вот проговорится. Так что за болезнь?
Марция Аврелия Цейония Деметрия! торжественно произнес Квинтиллиан.
Амазонка! А у тебя хороший вкус! воскликнул, обрадовавшись, префект претория. И давно она тебя пронзила стрелой любви? Или ты ее сначала пронзил своим мечом, а? Ха-ха-ха.
Не смейся, Лет. Тут нет ничего смешного. Тебе не понять, как мне плохо без нее! мрачно сказал трибун. Дай лучше вина.
Хорошо, вино я велю подать тебе в твою комнату. Но сначала скажи ты где с ней собрался встречаться? Марция тебя точно ждет?
Да, ждет! Сначала я продолжу ходить к ней на Вектилианскую виллу, а когда она выйдет замуж за Эклекта, то буду пробираться во дворец.
Эмилий Лет задумался.
Во дворце тебя могут легко схватить. Получается, что ты ослушался приказа императора, вышел за стены лагеря и пробрался во дворец. А кто проникает в императорский дворец тайно? Только тот, кто злоумышляет против августа. Как итог смерть тебе и смерть мне, ведь я за тебя в ответе.
Преторианцы меня знают, и если и заметят во дворце, то не станут поднимать шум, ответил Квинтиллиан.
Кроме преторианцев во дворце много других людей. Твоя промашка будет стоить жизни не только тебе, но и мне. Поэтому зачем мне так рисковать?
Марк Квинтиллиан с отчаянием и мольбой посмотрел на командира.
Ну, хорошо, Марк, я не могу отказать тебе как другу, но и ты должен пойти мне навстречу и выполнить условия.
Какие?
Когда ты будешь ходить в императорский дворец на встречу к Марции, ты должен мне рассказывать обо всем, что поведает твоя любовница. Я имею в виду, конечно, не любовный лепет, а любые мелочи, касающиеся Пертинакса и Эклекта. Меня интересует все.
Получается, я должен шпионить? грустно произнес Марк Квинтиллиан.
Это не совсем так.
Как ни назови, суть не изменится.
Твое решение?
Ради встречи с Марцией я согласен на все, даже убить, если это нужно.
О! Ну, этого пока не требуется. Но я буду иметь в виду твое обещание. Ха-ха!
Это все?
Нет! Основное значение имеет факт твоей поимки. Если это случится, я не должен пострадать. В отличие от тебя, мне дорога моя должность и моя жизнь.
Это понятно.
Так вот. Поклянись, что не сдашься живым.
Клянусь Юпитером, Юноной и Минервой, клянусь Геркулесом, что не дамся живым, и если не будет другого способа избежать моей поимки, я покончу с собой.
Марк Квинтиллиан произнес это спокойно, уверенно и даже с радостью, ведь клятва избавляла его от неопределенности в дальнейших встречах с Марцией.
Эмилий Лет знал своего трибуна довольно долго и потому не сомневался в его словах. Он отпустил Квинтиллиана и легко заснул, отмечая напоследок, что еще один человек теперь будет ему в помощь против императора. И кто знает, может быть, именно на него префект претория потом сделает главную ставку в своей хитроумной игре.
Глава пятая
Александр отложил кисть и посмотрел на кратер, который только что закончил расписывать сценами колесничих бегов. Он осторожно повертел его за ручки, придирчиво оглядывая каждую лошадь в упряжке, каждую ось на колесах колесниц. Ему казалось, что возницы недостаточно искусно выписаны, а морды лошадей слишком длинные. Вглядываясь все больше и больше, он пришел в полное раздражение. Работа не нравилась ему. Он видел в изображенных фигурах нет того изящества, присущего творениям великих греческих вазописцев, а ведь Александр так хорошо изучил их технику! Нет и напряжения, с которым мчатся наперегонки колесницы. Он с силой оттолкнул кратер, испачкав пальцы в непросохшем черном лаке. Сосуд отлетел на противоположную сторону стола, но не упал на пол. Александр крикнул раба. Проходивший рядом с комнатой, переоборудованной в мастерскую, ученый раб Андрокл услышал крик господина и подошел к нему.
Андрокл, скажи какому-нибудь рабу, пусть принесет мне хиосского вина! пытаясь оттереть испачканные пальцы, бросил Александр, едва взглянув на старика-грека.
Прости, господин, но это невозможно.
Что еще? Ну, сам сходи за ним, если свободен от своих ученых дел.
Дело не в этом. Император урезал сумму, на которую содержится эта вилла, и прости, господин, но если купить хиосское вино, то что нам подавать к столу, кашу легионеров?
Как урезал? недоверчиво буркнул Александр. Когда?
Позавчера из дворца пришел раб и сказал, что в этом месяце и в следующем больше денег не будет. Так как вся семья императора живет во дворце, то эта вилла должна жить скромно, ведь кроме тебя, господин, и твоей жены да десятка рабов здесь никого нет.
Гм! Почему ты раньше мне не сказал?
Ты же был занят вазами, господин, и просил не беспокоить.
Правильно, Андрокл, ты поступил верно. Скажи, сколько у нас осталось денег?
Мы с Диогеном еженедельно подсчитываем расходы, и он говорил вчера, что осталось всего три сотни денариев.
Благодарю, Андрокл, можешь идти.
Мягкая покорная речь грека немного успокоила Александра. Давно, когда он был совсем юн, Андрокл обучал его греческому языку, математике и философии. Это было в Сирии, где Пертинакс служил наместником. Александр тогда относился к доброму и мудрому Андроклу, как к отцу, хоть тот и был рабом.
Александр окинул взглядом свою мастерскую. В комнате, служившей ранее библиотекой, теперь на гончарном круге создавались сосуды и тут же расписывались. Обжиг предполагался в подсобных помещениях, но до него так ни одна ваза и не дошла.
Переехав в дом Пертинакса, Александр почувствовал себя в нем полновластным хозяином и для собственного удобства перенес библиотеку в другое место, а здесь решил развлекать себя своим прошлым ремеслом. Вернувшись из поездки к Септимию Северу, он понял свою значимость для императора и потому ждал, что Пертинакс будет постоянно его вызывать для важных государственных поручений, а в свободное время он займется вазописью, что называется «для души». Но в прошлом, когда изготовление и роспись ваз было средством его существования, Александр создавал поистине шедевры, полностью отдаваясь любимому делу, его талант позволял осуществлять самые сложные сцены, наполненные художественным драматизмом и виртуозностью техники. Теперь, когда уже не стало необходимости бороться за выживание, он решил не спеша создавать то, что давно хотел. Не избитые веками сюжеты, которые интересны всем, но не ему, а реализовать свою собственную фантазию. Попивая вино, неспешно поедая устриц, Александр смотрел, как нанятые им гончары создают по его приказу вазы, а потом сам подходил к ним, чтобы расписать. Он думал, как будет интересно рассказывать о своем увлечении в окружении императора и, скорее всего, его амфоры станут раскупать за баснословные деньги. Возможно, не из-за высокого художественного вкуса заказчиков, а чтобы угодить человеку императора и потом пользоваться его благосклонностью. Но шли дни, а император больше не вызывал к себе Александра, роспись выходила вялой, очень обыденной, а собственные сюжеты казались творцу глупыми и бессмысленными. Александр прогнал гончаров и сам сел за гончарный круг, надеясь, что если он сам станет работать над вазой от начала и до конца, то вдохновение обязательно посетит его. Но и это не помогло. Берясь за кисть, он больше думал не о тонкостях рисунка, а о том, что император забыл его, и клял себя за то, что оставил когда-то службу у Пертинакса, стремясь стяжать славу знаменитого вазописца. Будь он всегда при Пертинаксе, наверное, император взял бы его во дворец, а не бросил прозябать на вилле в Каринах. Ливия упрекала мужа за его честолюбие и напоминала, что совсем недавно они бедствовали, живя в бедняцкой Субуре, а теперь ему мало шикарной жизни в квартале богачей. Она не могла понять такой быстрой перемены Александра.