Кластер полуобернулся назад и позвал:
Шпиндель, прошу, взберись ко мне на эту природную трибуну.
На валун взлетел призрак мальчика в сапожках, штанах и курточке поверх камзола. При жизни Шпиндель был чистым блондином, а умерев, стал чистым блюдином, пошутил кто-то в задних рядах. Кластер склонился и что-то прошептал сыну на ухо. Шпиндель деревянно посмотрел на призрачный народ, отцовых подданных, резко распахнул руки, будто собрался тут же свалиться с природной трибуны вниз головой, и, невпопад повышая и понижая высоту голоса и меняя интонацию как попало, пронзительно протараторил, захлёбываясь, сглатывая и запинаясь на каждой третьей строчке:
Вот напали они, подлые маги.
Боятся нас, в броню попрятались.
Боятся нас, светом убили меня.
Отца убили, мать, всех-всех-всех.
Я мечом одного убил, второго убил мечом,
Третий убил меня, вот!
Боги, видать, забыли нас.
Может, мы забыли их, а они забыли нас?
Тут надо подумать. Я хочу молиться за всех.
Давайте все молиться за всех, не любить тех,
Кто не любит богов.
Нам друг друга надо любить, уважать,
Но прежде богов.
Может, тогда они вызволят нас с острова могил,
Заберут к себе тех, кого любят?
Две последние строчки юный наследник трона так надрывно провизжал, словно боги забирали в святую обитель Эженату только самых отчаянных визгунов и пискунов, которые и там были рады стараться как можно чаще и громче визжать и пищать, чтобы боги не разочаровались в них и не изгнали в страну пустынь и холодных скал Энжахиму на корм чипекве, эмела-нтукам, цератозаврам, колибри и прочим исчадиям, порождённым неистощимой фантазией Бебе Асги, мрачного короля Энжахиму. А исходя из никуда не годных условий существования душ в Энжахиму, надо полагать, визгунов и пискунов там и без того хватало.
Наступила откровенная тишина. Но длилась она недолго. Раздались отдельные хлопки, причём с тех же мест, с каких раздавались и раньше, и несколько голосов наперегонки закричали:
Браво!
Какое мастерство!
Лучше, чем у Ветрокрылого!
К демонам Ветрокрылого!
Да, к демонам! Мы этому хрену под задницу дали, чтоб не выпендривался!
Точно! А надо было ещё и по зубам надавать, дабы свои песенки только шмакать и мог! Ха-ха!
Слог будущего мастера поэзии!
У Кикосеца-то?
К херам собачьим Кикосеца!
Ну да, это самое, его! Я это, это самое, и хотел тогда тово, ну! Сказать!
И вот вся толпа в едином порыве восхваляет поэтический дар кородентского отпрыска, даже те, кто не имел ни малейшего понятия, что означает слово стихотворение, и был уверен, что Шпиндель прочёл вполне себе обыкновенную речь, пусть корявую и неуклюжую, зато искреннюю. И сделали вывод: стихотворениями называют любые слова, произнесённые представителями кородентского рода. И считали кретинами всех, кто утверждал, что слово стихотворение означает несколько иное.
Особенно крепко засел этот предрассудок в стихийно образованной таверне Синий рог в северо-восточной части острова. Таверну образовали из кочек, пеньков и ствола-стойки. Новоявленные менестрели лишь однажды пытались выступить на том районе. Синерожцы дали понять, что раз барды не короденты, не жёны кородентов и не их дети, значит не имеют права высказываться стихами. А первым потерпел неудачу Кикосец Ветрокрылый. На том районе можно было получить по голове даже за совсем безобидные рифмы, например, за ёлки-моталки, ядрён батон и даже за тудым-сюдым и пам-пам. Только короденты и их семьи могли говорить ёлки-палки, тудым-сюдым и пам-пам. Ведь пам-пам тоже своего рода рифма. Созвучно? Созвучно. Получалось, только короденские семьи могли говорить ядрён батон, в том числе и дети. А может не только могли, но и говорили.
После счастливого выступления Шпинделя наступил краткий период всплеска бардомании или трувермании. Многие принялись сочинять стишки в духе Шпинделя, образовалось целое шпиндельское течение в поэзии. И чем надрывнее и визгливее читались и пелись стишки, чем ломче ритм и грубее рифма, тем лучше. В свите кородента недели две царил кромешный Энжахиму. Придворные наперебой нещадно визжали и пищали, как полоумные, сочиняя действительно полоумные стихи. Но, конечно, ни у кого не получалось достичь виртуозности и неподражаемой естественности одарённого наследника трона.
Спасибо, сын, сдержанно поблагодарил Кластер, и сын молча скатился за валун. А кородент обернулся к толпе и повысил голос: Как известно, устами детей глаголит истина. Это проникновенное стихотворение я воспринял как знак, ниспосланный нам богами. Многие из вас успели заметить, что с Кладбищенского острова никуда не деться. Он держит нас словно в клетке. И многие задали себе вопрос: Почему?! Неужто боги покинули нас?! Но ведь мы построили храмы, мы вели благомереную жизнь. Да, все мы не без греха, но, может, кто-то из присутствующих таит в себе особо тяжкие грехи? Ради общего блага, призываю его приблизиться ко мне, чтобы облегчиться самому и облегчить других. Ведь, возможно, боги только того и ждут, чтобы мы очистились от скверны и вознеслись на драконах в царства, достойные нас. Потому выйдите, грешники, и предстаньте перед нами!
Призраки в толпе подозрительно переглядывались меж собой, словно только по одному внешнему виду можно было определить грешника.
Никто не вышел.
И что ещё сказать, молвил Кластер Великий. Через две недели, утром, как только край солнца выглянет из-под земли, мы все соберёмся здесь для всеобщей утренней молитвы богам. Неявившиеся будут наказаны. Основных богов девять, и каждый из нас будет молится своему покровителю. Теперь, когда мы не нуждаемся в еде, отдыхе и освобождены от бремени плоти и его требований, мы можем молиться всегда. Но я понимаю, каждому из нас по-прежнему необходимо свободное время. Думаю, часовой молитвы по утрам будет вполне достаточно. Вот и всё, мои дорогие подданные, родные мои и ненаглядные, это и есть тот самый выход из положения. Через замечательные стихи, написанные моим сыном, боги дали нам ещё один шанс. Это значит только одно: Мы не забыты! Никто не забыт! У нас есть надежда быть услышанными в своём раскаянии и преданности богам! Молиться и взывать к высшим, молиться и взывать к высшим до тех пор, пока мы не очистимся полностью, до тех пор, пока вся скверна не выйдет наружу!
Кластер в последний раз поднял руку, оглядел толпу, спустился вслед за сыном и исчез под звуки обязательных аплодисментов и криков одобрения. Командор Щеногго Адав, подняв на уровень лица рукоять меча, острием смотрящего в землю, прошёл вперёд. Его отряд двинулся за ним, смыкая хвосты и тем самым захлопывая развёрнутый клин в прямоугольник. Вскоре и они скрылись за валуном-фигой. Как и кородентская свита, стоявшая за валуном, пока Кластер держал речь.
Толпа понемногу таяла. Призраки расходились кто куда. Бухвала Мудрик затесался среди знати, Киксоец куда-то запропастился, учёного Зенниспара тоже было не видать, поэтому Хейзозер Краснощёк, не потерявший ещё надежду отыскать Шаулину и Листу, бродил среди привидений и всматривался в их лица и фигуры. Семью он так и не нашёл, зато, к своему величайшему изумлению, повстречал одну знакомую женщину с её дочуркой, лет девяти на вид, и младенцем на руках.
Первый и последний раз он видел их семь лет назад во время прогулки возле прибрежных скал. Женщина, несмотря на присутствие дочери и младенца, стояла слишком близко к обрыву. Это насторожило его, и он направился к ним. Дворянка, судя по одежде, крепко стискивала руку дочери, которая сквозь слёзы упрашивала мать что-то не делать.
Хейзозер успел в самый последний момент. Он схватил повыше локтей уже шагнувшую с обрыва женщину и рывком повалил её с детьми за собой на землю. Поваленный младенец, до этого относящийся к происходящему совершенно спокойно, вдруг страшно перекосил рот и разревелся так, будто именно сейчас надумал вызвать на дуэль чудо-юдо рыба-кита. Как оказалось, при падении он стукнулся своей огромной розовой и лысой головой о лицо матери, в кровь разбив ей нос. Перепугавшаяся вусмерть дочка наоборот перестала плакать и таращила на поднявшегося Хейзозера перепуганные глазища.