Я же объясняю, что не хотела этого. Ты меня не слышишь, что ли?!
Как же жалко, что все сорвалось! продолжал сокрушаться Бэзил.
Кажется, следующим будет твое признание, что это ты запихнул ее в колодец.
Прежде чем еще что-либо скажешь, он погрозил пальцем, сначала подумай.
Вообще-то я надеялась на поддержку! Я встала.
Хочешь пива? Бэзил полез под кровать.
Какое еще пиво? Холод дикий. Пойду домой. Спать хочется.
Мать чай с зефиром обещала.
Расхотелось. В следующий раз.
Всю ночь меня дико знобило и пробирало леденящей дрожью. Кощей тоже кашлял. Из-за подгоревшей вермишели на кухне осталось приоткрытым окно, а заставить себя встать и закрыть его сил не было. Мысли то и дело перекакивали с живой Нади, красотки с ледяными глазами, на мертвую: спутанную мочалку волос и неестественно искривленную кисть руки. С Нади, игриво мурлыкающей на уроках физкультуры, на безумную злобную фурию в учительском туалете. Если бы не последняя сцена, если бы не сон, я, наверное, и не думала бы столько об этом. Не искала каких-то объяснений. Однако чувство, будто я имею к ее смерти отношение, прочно засело в мозгу. Флешка шантаж Лиза, похороны Пуговицы Томаш растяжка звонок из Зазеркалья, зефир с пивом Бэзил дождь, дождь, дождь.
Мне было плохо. Болезненно плохо. Сработал будильник, но я лежала и лежала, не в состоянии подняться, а когда заставила себя разлепить глаза, на улице было уже светло. Это означало, что я все же уснула, хотя совсем не чувствовала, что спала, и даже не слышала, как ушел Кощей. Я встала, попила теплой воды из чайника, обложилась бумажными платками и снова завалилась в постель, а проснулась наступил вечер, в соседней комнате работал телевизор. Из всех пришедших сообщений ответила лишь Бэзилу, что болею, выпила таблетку аспирина и в следующий раз проснулась только с очередным звонком будильника. На первом уроке ожидалась важная контроша по математике, поэтому пришлось идти.
Ботинки так и не просохли. Из-за чашки сладкого утреннего чая с куском белого хлеба желудок сводило. Но температура как будто спала, и во всем теле ощущалась слабость. Я тащилась по темной, сырой улице и думала о том, что, когда стану самостоятельной и независимой, обязательно найду себе такую работу, где не нужно рано вставать. Или лучше сделаюсь начальником и прикажу поставить в своем кабинете большой мягкий диван и, приходя на работу, буду запирать кабинет и спать.
Рядом с нашим домом прошлой осенью сломали пятиэтажку и обнесли деревянным забором с зеленой тканевой сеткой, а на месте прежней заасфальтированной дорожки появился узкий, вечно утопающий в грязи деревянный настил. Всю зиму там работали краны, но выше забора ничего не выстроили, а весной кто-то проломил большущую дыру, так что ходить приходилось с риском свалиться в яму с трубами и торчащими острыми железяками. В школу можно было попасть и в обход, но потратив лишние семь минут. С утра вообще не вариант. Там-то меня и догнал Липа. Шли по настилу один за другим.
Привет. Подготовилась к контроше?
Не-а.
Хочешь опять свалить?
Хочу, но не буду. Все равно идти некуда в такую рань. Дома дед, а от холода я скоро сдохну.
Лиза говорила, что вы ходили к Наде убирать.
Да! Я обернулась. И чего?
Осторожно! Липа предупреждающе вскинул руку.
Мы как раз проходили мимо дыры.
И чего? повторила я.
Просто любопытно.
Дошли до конца забора и поравнялись. Липа был мелкий, чуть выше меня, глазастый и суетливый.
Тебе ее жалко?
Шумно пыхтя, он задумался.
Надю? Не знаю. Но я рад, что пришел новый физрук.
Ты же терпеть ее не мог.
Подумала, что я мог бы ее убить? рассмеялся он.
Кто знает? Обычно вот такие тихие ботаники, как ты, и оказываются в итоге преступниками.
Закатив глаза, Липа тяжело и протяжно вздохнул.
Если я кого и мечтал убить после каждого ее урока, так это себя.
Контрольная была сложная, но меня занимало совершенно другое. Взгляд настырно упирался в спину на второй парте. За кого Надя держала Томаша? За маленького питомца или он все же имел право голоса? Насколько она вообще была с ним откровенна? Рассказывала ли о флешке? Ведь если ему известно о записи, объяснять ничего не потребуется. Я должна была набраться смелости и поговорить с ним насчет растяжки. Но почему за эти дни ничего не выдало его расстройства? А выражение лица оставалось таким же ровным и невозмутимым, как всегда? Томаш не был замкнутым, нелюдимым или мрачным. Он охотно общался со всеми, кто проявлял к нему интерес, разговаривал, смеялся и рассказывал истории. Держался доброжелательно, но на расстоянии, ничего про себя не рассказывая и о других не спрашивая. А когда заканчивались уроки, домой шел всегда один. За полтора года учебы у нас он так ни с кем не подружился. Все, что мы знали о нем, это то, что ездил он на автобусе и у него была младшая сестра, которая училась в четвертом или пятом классе.
Я была уверена, что самомнение Томаша зашкаливает. Типа он такой умный, красивый, хороший и правильный, а мы низкопробная районная шушера. И не только из-за того, что он так нелепо и обидно меня послал, скорее из-за ситуации, случившейся чуть позже, в декабре. Было холодно, и шел снег. На ступенях школы под козырьком стояла девочка: расклешенная юбочка, два хвостика, за спиной массивный портфель. Она жалась, стараясь увернуться от радостно вылетающих из школы девятиклассников.
Я узнала в ней сестру Томаша и притормозила.
Отошла бы, а то затопчут.
Девочка послушно сделала шаг назад, но не ушла.
Ты к брату?
Она кивнула.
Какой-то придурок, закидывая рюкзак на плечо, чуть не заехал ей по лицу, и я едва успела отдернуть ее в сторону.
Идем внутрь. Там безопаснее и теплее. Я отвела ее к столику охранника.
Стой здесь.
Спасибо, прошептала девочка, и по ее щекам потекли слезы, я телефон потеряла. Его украли. Положила рядом с собой, когда переобувалась, а потом смотрю пропал.
Хороший телефон?
Конечно, хороший. Он же мой.
Она дрожала как осиновый лист, и я накинула ей на плечи свою куртку.
Не расстраивайся. С телефонами так часто бывает. Они ломаются, разбиваются, пропадают. К этому нужно привыкнуть.
Что ты тут делаешь? раздался за спиной голос.
Я выпрямилась. Сзади стоял Томаш.
У меня телефон украли, повторила девочка.
Понятно. Брат снял с нее портфель.
Если локация была включена, сказала я, можно попробовать его найти. Мы один раз так вернули телефон.
Спасибо, на меня он даже не взглянул, сами разберемся.
Я протянула руку:
Куртку можно забрать?
А, да, конечно. Он снял мою куртку с сестры и передал мне.
Когда я отошла в сторону и остановилась, чтобы одеться, услышала, как Томаш сказал сестре:
Я тебя предупреждал, что с незнакомыми нельзя разговаривать?
Но это же Микки из твоего класса.
Откуда ты знаешь, что она Микки?
Все ее так называют. Она же популярная и крутая.
Какая глупость, недовольно проворчал он, это плохая популярность. В следующий раз не разговаривай ни с ней, ни с другими «крутыми». А с телефоном сейчас решим.
Томаш поднял голову, и мы встретились взглядами. Он понял, что я все слышала, но ничуть не смутился. После жестокости я больше всего ненавидела самодовольство и снобизм. Наверняка их семья, судя по фамилии, переехала из какой-нибудь Польши или Чехии, где у него была насыщенная, благополучная жизнь и где он кинул не одну девушку.
Не решив ни одной задачи, я сдала пустой листок.
На биологии в класс заглянула Ольга Олеговна и вызвала меня в коридор.
Сходите с Лизой Ткаченко, уберитесь, протягивая тот самый ключ от Надиной квартиры, приказным тоном велела она. Вчера поминки были. Остался бардак. Мне сейчас некогда кого-то еще искать.
Я сама схожу, без Ткаченко.
Тогда возьми кого-нибудь из мальчиков. Пришлось стол у соседей просить и шкаф двигать. Кого тебе отпросить Степина? Краснова?