* * *
Дом Фордов, обветренный новоанглийский дом два этажа спереди, один сзади, с пристроенной студией, оба здания скошены в сторону утесов и океана, стоит в дальнем конце Келли-стрит. Калеб когда-то говорил мне, что его построил один из основателей городка, и то один, то другой его потомок жили здесь с 1859 года, во что нетрудно поверить, глядя на здание. Когда Джек Форд был жив, он не прикладывал ни малейших усилий, чтобы дом хорошо выглядел, и теперь, много лет спустя, эта запущенность по-прежнему видна повсюду: в облупившейся краске на желобах и черепице, в потрепанной гаражной двери, во дворе, заросшем травой и чертополохом. Как будто Джек все еще здесь, приглядывает, чтобы ничто не выросло, не изменилось и не сбежало от него.
Джека в деревне всегда считали эксцентричным. Художник, работавший с маслом и большими холстами, он редко покидал свою студию. У него было мало друзей похоже, он просто не умел вежливо разговаривать с людьми. Всякий раз, когда я появлялась здесь в поисках Калеба и натыкалась только на Джека, я испытывала странное и неплохо знакомое мне чувство. Нет, он ничего особого не говорил и не делал. Просто от него исходили волны, отбрасывающие меня в прошлое, к тем запертым моментам, которые я оставила позади, к тем людям, о которых я никогда не говорила.
Сейчас, когда я бреду по Келли-стрит к дому, то не знаю, зачем иду туда или что надеюсь почувствовать. Может, дело в словах Уилла о съехавшем мире и старых друзьях рядом. А может, я так и не примирилась окончательно со смертью Дженни и хочу постоять у ее двери в последний раз, даже если она не может открыть.
Я едва дохожу до ворот, все еще прокручивая в голове вещи, которые пытаюсь объяснить самой себе, когда дверь студии открывается и оттуда выходит мужчина. Высокий, крепко сложенный, в комбинезоне художника, заляпанном белой краской. Серая футболка под комбинезоном открывает загорелую шею, широкие плечи и грудь, крупные руки. Ничто в нем не напоминает о тощем смышленом мальчишке, которого я когда-то знала.
Калеб?
Его голова дергается вверх, взгляд расфокусирован.
Я Анна. Анна Харт.
Он озадаченно подходит к забору, потом узнает меня.
О Господи Анна. Какого черта ты тут делаешь?
Просто заехала. Я краснею, сбита с толку. Кажется, годы между нами сжимаются и расширяются. Я столкнулась с Уиллом Фладом, и он сказал, что ты вернулся в город. Как ты?
Нормально, да. Он качает головой. Ничего себе. Анна Харт
Давно не виделись.
Калеб пожимает одним плечом, волосы по-мальчишески падают на лоб.
Да уж.
Слушай, у тебя есть время посидеть где-нибудь, может, выпить? спрашиваю я, сама не зная, что собиралась это сказать.
Конечно, нерешительно говорит он. Давай я приберусь здесь, и встретимся чуть позже?
Я могу прихватить упаковку пива и ждать тебя на утесе.
Конечно, повторяет Калеб. Давай.
* * *
Через пятнадцать минут мы сидим на плотном уступе над Португальским пляжем и пьем из банок «Курс»[14]. Середина дня, и свет ложится косо. В пятидесяти футах под нами кромка воды, песочники[15] носятся взад-вперед на тонких лапах, когда волны накатываются и уходят. По какой-то причине все это успокаивает меня и в некоторой степени смягчает. Когда мы были юными, то сотни раз сидели здесь, иногда с краденым пивом. Я скучаю по тем годам. По тем детям.
По-моему, ты еще училась в школе, когда я уехал, спустя какое-то время говорит Калеб. Я пару лет бродил там и сям, потом записался во флот. Я был просто счастлив убраться отсюда, даже когда пришлось отправиться в Персидский залив.
Иран? Наверное, нелегко было
Временами. Я был там в семьдесят девятом, во время Исламской революции. Жестковато, зато океан потрясающий, не то что эта чертова лужа. Он улыбается. Я научился там прыжкам в воду. Устрицы размером с гребаный грейпфрут. А рифы просто охренительные. А что у тебя?
Провела полгода в университете Сан-Фран, потом бросила. Немного поездила. Какое-то время водила пешие туры в Йосемите.
Прикольно.
Да, поначалу было здорово, но со временем стало сильно походить на летний лагерь.
Ты не хотела стать лесничим?
Я думала об этом, но полицейская работа казалась важнее. Едва я поступила в академию, как забыла обо всем остальном. Я с самого начала интересовалась пропавшими людьми. Это казалось самым прямым путем делать что-то хорошее. Ни разу не выезжала за пределы Залива.
Пропавшие люди, а? с удивлением переспрашивает Калеб. Так ты приехала, чтобы помочь найти эту старшеклассницу?
Нет. «Пока нет», добавляет мой мозг, но я держу эту мысль при себе, тревожась, что ступаю совсем рядом со старыми переживаниями, и боясь подозвать Дженни еще ближе. Просто у меня передышка.
А, это хорошо. Он говорит, будто и вправду так думает. Рад за тебя.
Спасибо.
Солнце садится быстро, пачкая линию облаков. Внизу чайки прочерчивают линии над зыбью, бодрые и свободные.
Это место, тихо произносит Калеб, будто читает мои мысли.
Знаю.
Глава 11
В один особенно паршивый год, когда за несколько месяцев мне пришлось иметь дело с тремя мертвыми детьми, Фрэнк Лири отправил меня к психотерапевту.
Это не наказание, сказал он. Просто таков протокол, Анна. Тебе было нелегко.
Со мной все отлично.
Очень хорошо. Пусть и дальше так будет.
Психотерапевта звали Королла, как модель «тойоты». Ее офис располагался в Эмбаркадеро, с видом на Бэй-бридж. Из ее окна можно было разглядеть только металлический осколок моста, ерунду размером с зубочистку, если собираешься заряжать цену. У нее было кресло Имзов[16] и очки Салли Джесси Рафаэль[17] в красной оправе; колени прикрывало кашемировое пончо, треугольный край которого свесился к сдержанному персидскому ковру, когда она положила ногу на ногу.
«И как это должно работать? думала я. Как мне рассказать этой женщине в пончо хоть что-то значимое? И с чего мне вообще рассказывать? Я хорошо справляюсь со своей работой, у меня отличный послужной список. Мы не спасли этих троих, но такое случается. Мы спасем следующих. Мы будем продолжать борьбу».
У вас есть проблемы со сном? спросила Королла, сбивая меня с мысли. Кошмары?
Не больше, чем обычно.
А как насчет злоупотребления алкоголем? Вы когда-нибудь тревожились, что, возможно, пьете слишком много?
«Сколько это, слишком много?» думаю я, но стряхиваю с себя тревогу и пожимаю плечами.
Послушайте, на самом деле я не верю во все эти терапевтические беседы. Не обижайтесь. Я пришла не по собственному желанию.
У меня много клиентов, которым нужно работать с травмой, невозмутимо говорит она. Я стажировалась на солдатах и боевых психотравмах. Многие вышедшие в отставку солдаты становятся полицейскими. Они думают, то, что они тогда видели и делали, давно зарыто, всё в прошлом. Они топят это прошлое. Глушат его. Проблемы в семье. Алкоголизм. Но потом происходит какое-то событие, которое запускает травму. И они ломаются.
Зачем вы мне это рассказываете? Я никогда не служила в армии.
Есть и другие виды боев, Анна. Королла смыкает перед собой кончики пальцев, ожидая, когда до меня дойдет смысл. При поступлении вы указали в документах, что воспитывались в приемной семье. И у вас есть братья и сестры. Что с ними случилось?
Это не имеет никакого отношения к моей работе.
Возможно. Это зависит от того, насколько ваша работа соотносится с вашим прошлым. С тем, что вы уже перенесли. Вы можете рассказать мне о своих родителях? Вы их помните? Почему они не смогли позаботиться о вас?
Скорострельные вопросы, но слишком хорошо заряженные. Я поерзала в слишком мягком кресле, желая, чтобы наше время уже истекло, но мы едва начали.
Я не хочу об этом говорить. В любом случае, если я выверну перед вами душу, не понимаю, чем это поможет мне в работе. Мне будет только хуже.