Между шатрами было почти пусто видимо, все попрятались от солнца. Я увидел группу мужчин, седлающих верблюдов, а неподалеку от них девушек в ярких голубых одеждах, перемалывающих зерно. Ближе к краю лагеря я заметил вновь прибывших, некоторые, видимо, приехали на заре и еще не развернули свои шатры, уложенные на спинах терпеливых верблюдов. Я дошел до края стойбища, где шатровый город неожиданно заканчивался и на земле была линия, которую многие племена проводят как ритуальную границу между стоянкой и пустыней. Вдаль тянулись нетронутые пески. Я вспомнил слова старухи. Давным-давно, когда я был еще ребенком, я вместе с братом поехал в Аден, где мы провели ночь среди бедуинов. Они говорили на собственном наречии, но я кое-что понимал, так как все мое детство прошло на базарах, среди торговцев, где можно было услышать самое великое множество языков. Я помнил, как мы присоединились к одному из семейств у огня и их старейшина рассказывал историю о месте, где собираются все племена. При свете костра он в подробностях описал каждое племя, одежды, которые они носят, их обычаи, их скотину, даже цвет их глаз. Я был очарован этим рассказом и в какой-то момент ночи заснул, не дослушав его до конца, и проснулся, только когда мой брат растолкал меня и мы заползли обратно в шатер. Сейчас, на краю пустыни, воспоминание о рассказе старца вернулось ко мне смутным ощущением, как давний сон.
Вдалеке, за невысокой дюной, я заметил мелькнувшую на ветру красную ткань. Это было краткое видение, как полет вспорхнувшей птицы, но такое нечасто увидишь в пустыне, поэтому я не смог побороть любопытство. Я переступил черту тогда обычай проводить ее казался мне предрассудком неверных, однако теперь я не так в этом уверен. Я взобрался на дюну и спустился на песчаную равнину с другой стороны. Там никого не было. Я почувствовал чье-то присутствие за своей спиной и обернулся. Это была женщина. Она была всего лишь на ладонь ниже меня ростом и стояла, прикрываясь красной чадрой, глядя на меня. Судя по ее смуглой коже, она принадлежала к какому-то из эфиопских племен, но тут, пока я продолжал разглядывать ее, она обратилась ко мне:
Салаам алейкум.
Ва алейкум ал-салаам, ответил я. Откуда ты?
Из той же земли, что и ты, ответила она, но выговор ее был странен.
Значит, ты далеко от родных мест.
Так же, как и ты.
Я стоял молча, зачарованный мягкостью ее голоса и ее взгляда.
Что ты делаешь одна среди песков? наконец спросил я.
Она долго ничего не отвечала. Мои глаза от покрывала переместились на ее тело, скрытое плотной красной тканью, которая исключала любые догадки о том, что находится под ней. Подол одеяния спадал до земли, и ветер уже занес его тонким слоем песка, и поэтому казалось, что она выросла из самой дюны. Тут она снова заговорила.
Я должна принести воды, проговорила она и взглянула на глиняный сосуд, который держала у бедра. Я боюсь заблудиться в песках. Не можешь ли ты пойти со мной?
Но я не знаю, где здесь вода, возразил я, пораженный смелостью ее предложения и тем, как близко она стояла ко мне.
Я знаю, сказала она.
Но никто из нас не двинулся с места. Я никогда не видел глаз такого цвета, как у нее, не темно-карего, как у женщин из моих родных мест, но более мягкого, светлого оттенка, напоминавшего цвет песка. Ветер накручивал вокруг нас свой танец, играя ее чадрой, и на мгновение мне открылись черты ее лица, они поразили меня, но я не успел понять чем, ибо не успел я моргнуть, как они снова скрылись.
Пойдем, сказала она, и мы пошли.
Вокруг нас взвивались вихри, нам в лица летели песчинки, жаля, как тысячи иголок.
Может быть, лучше вернуться, сказал я, а то мы попадем в бурю и потеряемся.
Она шла вперед.
Я остановил ее. Ветер усиливался.
Давай вернемся. Слишком опасно оставаться здесь одним.
Мы не можем вернуться, сказала она. Мы здесь чужие.
Но буря
Оставайся со мной.
Но
Она повернулась ко мне:
Ты испугался.
Я не испугался. Но я знаю пустыню. Мы можем пойти позже.
Ибрагим, сказал она.
Это мое имя.
Ибрагим, повторила она и сделала шаг ко мне.
Мои руки бессильно повисли вдоль тела.
Откуда тебе известно мое имя?
Тише, сказала она. Сейчас пески остановятся.
И действительно, ветер внезапно стих. Мелкие песчинки еще дрожали в воздухе, как крошечные небесные тела. Они висели в пространстве, не двигаясь, небо, видимое сквозь их пелену, словно выцвело добела, горизонт стерся, и пропало все, кроме нее.
Она подошла ко мне еще ближе и опустила кувшин на землю.
Ибрагим, повторила она и подняла чадру с лица.
Я никогда еще не видел ничего столь же прекрасного и одновременно столь же пугающего. Она глядела на меня глазами женщины, но нижняя часть лица дрожала, как мираж, и это был нос и рот не женщины, а лани, с кожей, покрытой нежной шерсткой. Я не мог выговорить ни слова, но тут раздалось завывание ветра и пески снова задвигались, крутясь вокруг нас, стирая ее очертания. Я закрыл лицо руками.
И тут пески снова остановились.
Я аккуратно опустил руки. Я был один, словно подвешенный среди туч песка. Мои глаза не знали, на чем остановиться, я не знал, в каком направлении находится небо или земля.
Салаам, прошептал я.
И тогда неизвестно откуда послышалось женское пение.
Песнь началась тихо, и сначала я даже не понял, что это за звук. Он был низким и томным, песнь лилась, как вино, запретное и отравляющее, ничего подобного мне не приходилось слышать до этого. Я не понимал слов, и мелодия была для меня совершенно чужой. И все же в ней было что-то столь сокровенное, что я испытал жгучий стыд, будто меня лишили одежды.
Завывания бури стали еще громче, и песок снова начал вращаться вокруг меня. Сквозь песчаные смерчи мне виделись разные, мгновенно сменяющие друг друга образы. Кружащиеся птицы, лагерь, шатры, быстро опускающееся к горизонту солнце, сверкающее, превращающее пустыню в огромный пожар, в огонь, бегущий по дюнам, охвативший все кругом, но потом отступивший и оставивший лишь разбросанные лагерные костры. Внезапно опустилась ночь, и вокруг костров собрались караванщики, танцоры, музыканты, барабанщики, тысячи инструментов стенали, как пески на ветру, их звучание усиливалось, становясь громче и пронзительнее, передо мной возник заклинатель змей, играющий на своей дудке, его змеи показались из корзин и обвились вокруг его ног. Танцевали девушки с гибкими телами, умащенными маслом и благовониями, блестящими в свете костров, и тут я понял, что вижу великана, покрытого шрамами, похожими на звезды, и татуировками, по которым можно было прочесть целые истории, а потом шрамы превратились в людей, одетых в шкуры ящериц, и детей, вылепленных из глины, и они танцевали, пока фигурки детей не разбились вдребезги. А потом снова наступил день и видения исчезли. Остался только песок и вопль, который внезапно оборвался. Я поднял ладони к лицу и прокричал:
Кто ты?
Но я больше не слышал собственного голоса.
Я ощутил прикосновение руки к своему плечу и, открыв глаза, увидел, что лежу на морском берегу, ноги мои наполовину погружены в воду. Рядом со мной на корточках сидел человек. Я видел, как шевелятся его губы, но не слышал, что он говорит. Тут же на берегу стояли еще несколько людей, тоже разглядывающих меня. Человек снова начал говорить, но я не слышал ничего ни его слов, ни плеска волн, перекатывающихся через мои ноги. Я показал на свои уши и покачал головой.
Я не слышу вас, сказал я, я оглох.
К нам приблизился другой мужчина, и они вдвоем подняли меня на ноги. У них была маленькая лодка, ее нос зарылся в песок, а корма качалась на волнах. Они довели меня до лодки, и мы сели в нее. Если они и говорили что-то еще, я все равно не мог их слышать. Они взяли весла и погребли к ожидающему кораблю, по вымпелам которого я догадался, что это торговый парусник из Александрии.