Франклин-Мьюз, 14
Лондон
Вид маленькой карточки с затейливо выписанными буквами в морщинистой руке старца неожиданно привел его в смущение. Но старик поднял глаза, и Эдгар увидел в них заинтересованность, граничащую с удивлением.
Английский настройщик. Человек, который должен понимать звуки. Хочешь услышать историю, мистер Эдгар Дрейк? Историю глухого старика?
Тридцать лет назад, когда я был значительно моложе и не изуродован болезнями старости, я служил палубным матросом на этом самом маршруте, от Суэца до Баб-эль-Мандебского пролива. В отличие от теперешних пароходов, которые бороздят море напрямик, без остановок, мы ходили под парусами и пересекали море туда-сюда, от одного берега до другого, бросая якорь в многочисленных маленьких портах и на африканском, и на аравийском берегу, в городках с названиями вроде Фариз или Гомейна, Тектозу или Уивинив, многие из которых уже поглотили пески; там мы торговали с кочевниками, которые продавали ковры и горшки, найденные в покинутых городах пустыни. Я ходил по этому самому маршруту, когда наше судно попало в шторм. Это была старая посудина, и на ней вообще нельзя было выходить в море. Мы прошли рифы под парусами, но в корпусе открылась течь, и судно начало наполняться водой. Когда корабль почти полностью развалился, я упал, ударился головой и потерял сознание.
Когда я очнулся, то лежал на песчаном берегу, один, среди обломков судна, за которые я, должно быть, ухватился, на свое счастье. Вначале я не мог пошевелиться и испугался, что меня парализовало, но потом обнаружил, что я всего лишь туго обмотан тканью собственной чалмы, которая, видимо, развернулась и обвила мое тело, как детская пеленка или покровы мумий, которые раскапывают в египетских песках. Потребовалось немало времени, чтобы я окончательно пришел в себя. Я был весь в синяках, и когда пытался вдохнуть, грудь пронзала боль. Солнце уже поднялось высоко, и мое тело покрылось соляной коркой, горло и язык пересохли и распухли. Бледно-синие волны плескались у моих ног и куска корабельной обшивки, на котором сохранились три первые арабские буквы от того, что когда-то было названием судна.
С трудом я выпутался из чалмы и повязал ее на голову. Я поднялся на ноги. Вокруг меня была ровная местность, но вдалеке виднелись горы, иссушенные и голые. Как любой человек, выросший в пустыне, я мог думать лишь об одном о воде. От наших путешественников я знал, что на этом побережье часто встречаются заливы, образованные устьями небольших речушек, в большинстве из них вода солоноватая, но в некоторые, как говорили кочевники, впадают пресные потоки, берущие начало от подземных водоносных слоев или из снегов, выпадающих на вершинах дальних гор. Поэтому я решил двигаться вдоль берега в надежде найти такую речку. По крайней мере, морской берег не даст мне заблудиться, и возможно, мне повезет увидеть проплывающий мимо корабль.
Пока я шел, солнце поднималось над холмами, и я понял, что нахожусь на африканском побережье. Это открытие было простым, но пугающим. Каждый человек может потеряться, но редко оказывается так, что он не знает, по песку какого континента блуждает. Я не знал здешних языков, и эти места, в отличие от аравийского берега, не были мне знакомы. Но что-то не давало мне впасть в отчаяние может быть, молодость, может быть, лихорадка, вызванная жалящим солнцем.
Не прошло и часа, как я достиг поворота береговой линии, где серебристая гладь моря вдавалась в песок. Я попробовал воду. Она была соленой, но неподалеку я увидел одинокую тонкую ветку, которую принесло течением, а на ней один-единственный лист, сухой и дрожащий на ветру. Во время своих путешествий и общения с торговцами я узнал кое-что о растениях, ибо, когда мы останавливались в Фаризе и Гомейне, мы покупали у кочевников травы. И я понял, что этот одинокий лист принадлежит растению, которое мы называем белайдур, а берберы адиль-ууччн, его настой вызывает у выпившего грезы о будущем, а его ягоды делают глаза женщин большими и темными. Но в тот момент я мало думал о приготовлении настоя, а больше о ботанике. Я знал, что трава белайдур дорогая, так как не растет на побережье Красного моря, а лишь далеко на западе, в лесистых горах. Это дало мне слабую надежду, что здесь были люди, а если так, то, возможно, здесь есть и вода.
И вот, поддерживаемый лишь этой надеждой, я направился прочь от моря, молясь о том, чтобы найти место, где растет белайдур, а вместе с ним и воду, которую пьют те, кто торгует этой травой.
Я шел весь оставшийся день и ночью. Я до сих пор помню луну, плывущую по небу. Она не была полной, но на ясном небе ничто не скрывало свет, льющийся на пески. Но я не помню, как я лег отдохнуть и заснул.
Я пробудился от негромкого постукивания пастушьего посоха и, открыв глаза, увидел двух юношей в набедренных повязках и ожерельях. Один из них склонился надо мной, с любопытством разглядывая мое лицо. Другой, помоложе, стоял позади него, заглядывая через плечо. В течение нескольких вдохов мы оставались в таком положении, ни один из нас не шевелился, мы только смотрели друг на друга, я продолжая лежать на песке, он присев на корточки и обхватив руками колени, заинтересованно и безбоязненно. Затем я медленно сел, не отводя взгляда от юноши. Я поднял руку и поприветствовал его на родном языке.
Юноша не шелохнулся. На краткий миг он отвел глаза от моего лица и взглянул на руку, но тут же снова поймал мой взгляд. Мальчик, стоявший позади, сказал ему что-то на языке, которого я не знал, и старший кивнул, все так же глядя прямо на меня. Он протянул свободную руку назад, и младший мальчик достал из-за спины кожаный бурдюк и передал его старшему. Тот размотал тонкий шнурок, стягивавший бурдюк, и протянул его мне. Я поднес его к губам, закрыл глаза и начал пить.
Я так страдал от жажды, что мог бы выпить десять таких бурдюков. Но жара требовала умеренности я не знал, где они берут воду и много ли ее вообще. Закончив пить, я опустил бурдюк и протянул его обратно старшему юноше, который завязал его, обвив отверстие шнурком, не взглянув, сколько я выпил. Он поднялся и громко заговорил со мной, и хотя язык был незнакомым, но командный тон ребенка, наделенного ответственностью, нельзя было спутать ни с чем. Я ждал. Он заговорил снова, еще громче. Я показал на свои губы и покачал головой так же, как сегодня я показываю на свои уши. Но тогда я еще не был глухим. Эта история еще впереди.
Юноша рядом со мной снова заговорил, громко и отрывисто, как будто раздосадованно. Он стукнул своим посохом о землю. Я выждал немного и медленно поднялся, чтобы показать, что я делаю это по своей воле, а не из-за его криков. Я не хотел позволять мальчишке командовать собой.
Встав, я впервые смог разглядеть окружающий нас пейзаж. Я заснул у воды, и не больше чем в тридцати шагах впереди я увидел небольшой ручей, с журчанием струящийся по камням, он впадал в залив, образованный устьем реки. У места впадения на камни взбирались бледные стебельки растений. Я остановился у ручья, чтобы вдоволь напиться. Юноши молча ждали, и вскоре мы отправились дальше, вверх по обрывистому склону, где жевала траву пара коз. Юноши погнали их вперед, и мы пошли вдоль высохшего русла, которое, должно быть, наполнялось во время дождей.
Было утро, но уже жарко, по обе стороны песчаной тропинки поднимались стены каньона, усиливавшие жар и звук наших шагов. Голоса юношей, разговаривавших с козами, эхом отражались от каменных стен, порождая странные звуки, которые я живо помню до сих пор. Теперь, когда я стал стар, я не знаю, объяснялось ли это физическими свойствами каньона или так мне кажется потому, что менее чем через два дня я перестал слышать вообще.