Опиравшийся на колонну незнакомец тем временем стал прикуривать сигарету и отвлекся от меня, дав мне тем самым возможность его получше разглядеть.
Пол-лица у него хранило следы ожогов. От брови через всю щеку и до линии подбородка кожа лица была стянутой и в рубцах. Другая половина его лица между тем осталась нетронутой. Если б не ожог, его можно было бы даже назвать привлекательным мужчиной.
На мгновение наши глаза встретились. По спине у меня пробежал холодок, хотя я скорее списала бы это на тоненькую креп-жоржетовую материю, из которой была сшита моя розовая блузка. И все же я не могла отрицать, что в этом человеке таилось что-то настораживающее. Я взяла под руку Кристобаля, сделав вид, будто разглядываю морской пейзаж на стене над головой у незнакомца.
Готова, Пури? Кристобаль подхватил кейс с пишущей машинкой.
Sí, mi alma[12].
Мы пошли искать свою каюту, и носильщик багажа двинулся вслед за нами с нашими чемоданами.
В течение двух суток я не видела на корабле того странного незнакомца. На третий же день я едва не наткнулась на него, выйдя из своей каюты. Он поприветствовал меня, коснувшись пальцами шляпы, и прошествовал мимо, ни разу больше не обернувшись. От мужчины исходил какой-то очень знакомый запах, но что это было, я так и не поняла. Я решила было сказать о незнакомце Кристобалю, но к тому времени, как мой муж вышел из каюты и запер дверь, человек уже скрылся за углом.
Когда мы шли на ужин, от одного из корабельных салонов до нас донеслось мелодичное звучание аккордеона и бубна. Через внутреннее окошко я различила там выступление цирка-кабаре.
Ой, давай тоже туда пойдем! стала упрашивать я мужа. У них, наверное, будет фокусник!
Пури, у меня сейчас серьезный прорыв в работе. Давай просто поужинаем и вернемся к себе в каюту.
Но я буквально повисла на его руке:
Пожалуйста! Ну, хоть один разочек!
И я потащила Кристобаля на его упрямых негнущихся ногах в салон-гостиную.
Труппа состояла из троих мужчин в ярко-красном облачении. Один, щеголяя длинными завитыми усами и цилиндром, разъезжал на одноколесном велосипеде. От холодного воздуха, дующего из открытой двери, черный плащ на нем широко развевался. Другой артист арлекин ходил между зрителями на ходулях, внушая благоговейный трепет сидевшим там детям, поскольку несколько раз притворялся над ними, будто вот-вот потеряет равновесие и рухнет. У третьего была аккуратная испанская бородка, и он определенно являлся гвоздем программы. В течение последующих пятнадцати минут он глотал ножи и огненные шары, после чего представил зрителям следующую артистку, «Марину Великую» жилистую женщину с тугой кичкой на затылке, которой предстояло ходить по канату.
Склонившись к моему уху, Кристобаль прошептал:
Послушай, я что-то уже больше не голоден. Можешь пойти на ужин одна, а когда поешь, вернешься к нам в каюту.
Но ведь сегодня будут танцы!
Сердито осматривая все вокруг, Кристобаль взял меня за локоть и вывел из салона.
Я и так уже угробил на это целых двадцать минут!
Ты двадцать минут угробил? Вот, значит, как, по-твоему, называется проводить со мною время?!
Ты сама же предложила, чтобы во время поездки я писал роман.
Да, но ты что, только этим и собираешься теперь заниматься, Кристобаль? Денно и нощно писать свой роман? Ты даже ничего почти не ешь, а если и питаешься, то в постоянной спешке. Я, считай, все путешествие предоставлена самой себе.
Он лишь пожал плечами.
Что же поделать, если на меня снизошло вдохновение!
Вот только я тебя не вдохновляю. Ты не прикасался ко мне с тех самых пор, как
Дамочка в норковом манто с любопытством посмотрела на нас.
Кристобаль кашлянул, щеки у него густо зарумянились.
Не думаю, что это лучшее место для подобных разговоров.
Поблизости прохаживались еще две пары. И мне неважно было, что они услышат. На самом деле может, так оно и лучше. Возможно, их присутствие как раз побудит Кристобаля остаться по крайней мере, чтобы избежать публичной ссоры. К тому же я так устала постоянно увиливать от некоторых тем, боясь доставить ему неловкость. А еще меня возмущало то, что он никогда даже не заикался о моем последнем выкидыше уже третьем на данный момент, как будто бы этого не произошло, как будто бы этого неродившегося дитя вовсе не существовало.
Я и так уже исполняю твою затею. Разве не так?
Насчет этого было не поспорить. Именно я настояла на том, чтобы мы распродали все, что имелось у нас в Испании, включая и любимую мою «шоколадницу», и чтобы Кристобаль отправился со мною в Эквадор, дабы я могла заявить свои права на наследство во что бы это в итоге ни вылилось. Я привлекла все имевшиеся в моем арсенале аргументы: и что Европа разорена войной, и что наше заведение стремительно теряет доходы, и последний мой убедительный довод что это путешествие явится для него идеальной возможностью написать наконец роман, о котором он грезил чуть ли не всю жизнь.
Но вместо того чтобы на этом успокоиться, я вскинулась еще сильней:
Да, но ты ведешь себя так, будто я сделала это лишь ради собственного блага! Больше я была не в силах контролировать силу своего голоса. Я это сделала для нас!
Ну, вот чего бы тебе было не удовольствоваться тем, что у нас было? Зачем тебе потребовалось что-то еще?
Ты серьезно?! Что, по-твоему, я должна была сделать со своим наследством? Просто его кому-то отдать? Уж прости, что я так забочусь о нашем благополучии! Прости, что хочу, чтобы мы променяли ту убогую квартирку на великолепную плантацию в одной из ведущих стран-экспортеров мира!
Ой, вот только не начинай опять! Я и так уже наслышан об этой плантации. С тех пор как мы получили это чертово письмо, ты больше ни о чем уже и говорить не можешь! Ты совершенно как твой отец совсем очумела от амбиций!
Откуда тебе знать? Ты никогда не был знаком с моим отцом. Я сама-то едва его помню.
Твоя матушка мне это поведала.
О матери мне тоже сейчас не хотелось слышать. В этой поездке я тосковала по ней еще сильнее, вспоминая ее буквально каждый день.
Послушай, Пури, сказал Кристобаль, и голос его зазвучал намного тише и теплее. Я не хочу с тобою ссориться. Тем более здесь. Обещаю, что потом я буду посвободнее и смогу больше проводить с тобою времени. Но сейчас будь, пожалуйста, умницей и позволь мне вернуться к роману.
И он поцеловал меня в лоб, как будто перед ним было четырехлетнее дитя с непрошибаемым упрямством.
Я резко отшатнулась назад:
Не трогай меня!
Я только что битый час прихорашивалась перед выходом в люди. Я уложила в красивую прическу свои длинные каштановые волосы, овеяла лицо нежной рисовой пудрой моей французской poudre de riz, выбрала лавандового цвета платье с блестками и с декольте, обнажавшим всю спину. И что я получила от мужа в ответ?! Отеческий поцелуй?! Если он не удостаивает меня вниманием сейчас, когда мне двадцать восемь, то что будет, когда я разменяю тридцать?
Давай поговорим об этом позже, пробормотал Кристобаль, поскольку многие уже стали на нас оглядываться, когда ты успокоишься.
Нет. Мы поговорим об этом сейчас!
Кристобаль раздраженно вздохнул.
Ты ведешь себя неразумно, Пури.
Неразумно?! У меня даже слов не нашлось, чтобы ответить. И если бы таковые имелись я, наверное, сейчас оскорбила бы его. Резко развернувшись, я бросилась из фойе прочь, подальше от этого мужчины, умевшего, как никто на свете, вывести меня из себя.
Я поднялась по лестнице, ведущей на палубу, и, не оглядываясь, устремилась к корме. Мне не хотелось, чтобы Кристобаль видел мои слезы. Я часто дышала, холодный воздух трепал мне щеки. Над головой светился полумесяц. Я вцепилась в перила в самом конце корабля.