Николя, там Андрей Осипович пришел, это подошла к столу Екатерина Николаевна, явно удивленная его невниманием. Хочет проститься.
Значит, ошибся: не его здоровьем озабочена Катюша, а явлением Стадлера, теперь уже бывшего управляющего IV отделением, отправляемого в Красноярск председателем губернского суда. Стадлера, личного, можно сказать, секретаря, еще недавно слывшего надеждой и опорой его, Муравьева, управления. Вот именно слывшего, раздраженно подумал он, разве можно забыть, как безобразно и даже подло подставил своего начальника этот блестящий служащий в истории с Крюковым. Если бы не Катюша с ее проницательным добросердечием, страшно подумать, что могло бы случиться!
Извини, родная, Муравьев отодвинул бумаги и встал, разминаясь, но мне совсем не хочется с ним встречаться.
Надо, Николя, неожиданно твердо сказала Екатерина Николаевна. Ты его не в ссылку отправляешь, а переводишь на важное место работы. Очень ответственное! Вспомни историю Татьяны. Невинную девушку осудили на семь лет каторги! Ужасно! А теперь ты не можешь добиться пересмотра ее дела.
По моей просьбе ее освободили от каторжных работ. Она в рудничном лазарете, помогает фельдшеру.
Но каторга все равно за ней. Еще целых пять лет!
Николай Николаевич развел руками: что поделаешь! прошелся по кабинету, остановился у окна, глядя на снежную равнину Ангары. Катрин подошла сзади, обняла за плечи, склонив голову на эполет.
Я понимаю, милый, разочаровываться в человеке тяжело, но Андрей Осипович уже и так наказан твоей немилостью. А топтать не нужно этим ты больше унизишь самого себя. Еще неизвестно, брал он эту взятку или нет.
Откуда ты у меня такая мудрая? усмехнулся Муравьев. Брал ли, нет ли, а слух прошел.
О тебе тоже слухов не счесть. А может, о твоих верных помощниках специально сплетни распускают, чтобы ты прогнал их и остался один?
Николай Николаевич скосил глаза завиток волос над ее лбом мешал ему увидеть любимое лицо, вздохнул и сказал:
Хорошо, пусть заходит.
Стадлер вошел, как всегда, с горделивым достоинством прямая спина, гордо поднятая голова, чисто выбритые щеки (Андрей Осипович не признавал усов и бакенбардов), даже взбитая над высоким лбом черная прядь волос изображала гордую уверенность. Слегка наклонил голову, здороваясь. Муравьев кивнул в ответ.
Я слушаю вас, Стадлер.
Ваше превосходительство, глуховатый голос чиновника неожиданно задрожал, но он тут же справился с волнением и продолжил своим обычным сухим и бесстрастным тоном: Ваше превосходительство, я не жду от вас напутственного слова и не буду заверять, что приложу все усилия и тому подобное. Как я умею трудиться, вы, смею надеяться, оценили за прошедшие почти два года, так же будет и в Красноярске, я просто иначе не умею. А там как Бог даст.
Муравьев стоял возле стола, вид у него был отстраненный, словно он ушел глубоко в себя и не вникал в смысл того, что слышал. Да и слышал ли? Глядя на него, в этом легко можно было усомниться. Стадлер и усомнился, однако это не поколебало его решимости высказаться до конца.
Я глубоко сожалею о случае с Крюковым, из-за которого потерял ваше расположение ко мне, но я и благодарен вам На этих словах Муравьев встрепенулся, даже внутренне как-то взъерошился, готовый дать резкую отповедь, однако промолчал, зато уже не уходил в себя. Да, благодарен, потому что теперь я хорошо понимаю состояние господина Крюкова.
Как аукнется, так и откликнется, пробормотал Муравьев себе под нос, но Стадлер расслышал.
Сказано абсолютно точно, ваше превосходительство. Могу только добавить, что не повторю в своей жизни промаха, подобного случаю с Крюковым. Но и вы, ваше превосходительство, примите во внимание: кто-то приметил вашу слабость верить слухам и принимать по ним скоропалительные решения и начал этой слабостью пользоваться. Будьте осторожны!
Муравьев мгновенно побагровел, левой рукой вцепился в столешницу и сдержался лишь большим усилием воли.
Относительно вас, Стадлер, прохрипел он и откашлялся, я получил письмо от весьма уважаемого человека.
Стадлер кивнул:
Знаю этого человека и знаю причину появления письма. И сожалею, что этот и мной глубоко уважаемый человек столь унизился. И Бог вам судья, ваше превосходительство, что пошли на поводу Засим позвольте откланяться.
Он повернулся, намереваясь выйти из кабинета, но был остановлен неожиданно мягким муравьевским окликом:
Андрей Осипович!
Стадлер чуть ли не по-военному сделал «кругом!» и выжидательно уставился на генерал-губернатора. Николая Николаевича уколола явная саркастичность подчиненного, в другое время он бы такого ни за что не спустил, но сейчас им уже овладело чувство вины перед оскорбленным человеком. Пусть хоть этим свою гордыню потешит.
Я принимаю все ваши сожаления, Андрей Осипович. Мне, право, жаль терять такого блестящего сотрудника, но вы сами прекрасно понимаете, что после всего случившегося мы должны расстаться. Надеюсь, с Падалкой вы сработаетесь. Василий Кирилыч и человек хороший, и администратор, каких поискать. Бог вам в помощь!
Сказал вполне благожелательно, однако руки на прощанье не подал.
2
Я лично проверил больницы и морги, все полицейские участки, допросил городовых нигде не было и нет раненых стилетом, никого в эти дни не хоронили, горячо говорил Вагранов, расхаживая перед сидящими в креслах Екатериной Николаевной и Элизой.
Значит, он жьив, констатировала девушка, нервно сжимая и разжимая сплетенные пальцы. И слава богу!
Ничего не слава богу, сердито сказала Катрин. Значит, опасность осталась. Даже стала еще серьезнее. Лучше бы ты его убила!
Ну что ты говорьишь, Катрин! воскликнула Элиза. Я же только защищалась!
Ты думаешь, он случайно оказался на Охотском тракте?
Но не из-за менья же!
Стоп-стоп-стоп, милые женщины! вмешался в спор Иван Васильевич. Вы хотите сказать, что на Охотском тракте среди разбойников был Вогул?
Катрин и Элиза переглянулись и обе покраснели.
Да, нехотя кивнула Катрин. Это он и еще один разбойник проскакали мимо нас. Мы стреляли, но не попали.
Екатерина Николаевна, что же вы сразу об этом не сказали?!
Элиза не хотела тебя расстраивать, Иван Васильевич. Ты же бросился бы в погоню.
Обязательно! Понимаете, одно дело обычные бандиты с большой дороги, и совсем другое охота на царского наместника!
Как? испугалась Катрин, Охота на Николая Николаевича?
Вот именно! У Григория Вогула большая обида на генерала, смертельная, можно сказать. У него французский паспорт, а его в Туле выпороли по приказу Николая Николаевича.
Как выпороли? Французского подданного?! За что?
За пьянку с утра пораньше. Русскому человеку такая порка хоть бы хны, а Вогул, вишь ты, успел европейским воздухом надышаться, для него кнут несмываемое оскорбление.
А ваша mêlée стьичка? Это тожье outrage[11]? спросила Элиза.
Для него да, согласился Вагранов. Но он вряд ли устраивал засаду на меня. Меня и в Иркутске просто убить. А вот с генералом куда сложней! Я думаю, что и в Забайкалье покушение это его рук дело. Осекся, поняв, что проговорился, и заторопился: Я, пожалуй, пойду, Екатерина Николаевна, у меня дела.
Сядьте, Иван Васильевич, медленно, с нажимом, сказала Екатерина Николаевна. Вагранов со вздохом опустился на диван. А теперь вы расскажите про покушение в Забайкалье, о котором мы почему-то ничего не знаем.
Меня же Николай Николаевич на куски разорвет, взмолился штабс-капитан.
Мы ему ничего не скажем. Правда, Элиза? Давайте, мы внимательно слушаем.
И Вагранов вынужден был рассказать про камнепад на горной дороге. Довольно кратко, без излишних подробностей, и тем не менее Екатерина Николаевна воспринимала повествование очень эмоционально: краснела, бледнела, начинала ломать пальцы, на глазах ее выступили слезы. Элиза, напротив, слушала спокойно: пересела на подлокотник кресла Катрин, обняла подругу за плечи, пытаясь передать ей свое состояние, и приговаривала: