2
Дамы и господа, для тех, кто не знаком, позвольте представить нашего нового столичного гостя, обратился Муравьев к собравшимся в малой гостиной приглашенным на обед.
Некоторых из них Ахте уже знал. Бывал у иркутского губернатора Зарина, где познакомился с его племянницами, а также с женихом старшей, офицером для особых поручений штабс-капитаном Мазаровичем. Художника Карла Петера Мазера встречал в Общественном собрании. С ними подполковник поздоровался, кивая с легкой дружелюбной улыбкой и щелкая каблуками. Остальных генерал представлял по отдельности.
Аврора нашего общества, французская musicienne Элиза Христиани. Ее виолончель покорила сердца иркутян, камчадалов и якутов.
Не только, засмеялась миловидная чернокудрая женщина, но и стольицы Европы, и губернские горьода России. Она протянула тонкую руку, и подполковник прикоснулся губами к изящным пальчикам, подумав, как непросто им крепко зажимать тугие струны инструмента.
Неужели на Камчатке и в Якутии нашлись хорошие виолончели? спросил он первое, что пришло в голову.
А мы везли ее с собой, с каким-то даже бахвальством сказал Муравьев и довольно засмеялся. В железном футляре. По всем горам, болотам и морям. Представляете?
Элиза улыбнулась отстраненно, как будто речь шла вовсе не о ней, но в глазах ее, устремленных на подполковника, промелькнула искра интереса. Промелькнула и погасла. Показалось, решил Николай Христофорович. Тем более что в этот момент в гостиную вошла Екатерина Николаевна, которая отлучалась, видимо, по обеденным заботам. Она заговорила о чем-то с Варварой Григорьевной Зариной, молодой, лет двадцати пяти дамой, и осветила улыбкой не только свое открытое с нежными чертами лицо, но и, как почудилось подполковнику, всю комнату.
Муравьев проследил за его взглядом и кашлянул. Ахте встрепенулся, возвращаясь к реальности.
А это мой давний боевой товарищ и надежнейший порученец Иван Васильевич Вагранов, продолжил генерал. Штабс-капитан наклонил голову и щелкнул каблуками. Можно сказать, сэр Ланселот нашего небольшого Круглого стола. С тем лишь отличием, что не заглядывается на королеву Гвиневеру.
Вагранов на этих словах даже приоткрыл рот от удивления. Еще в Бомборах, главной крепости третьего отделения Черноморской линии, они с Николаем Николаевичем вечерами по очереди читали вслух «Смерть Артура», романическое сочинение сэра Томаса Мэлори, поэтому он знал историю любви Ланселота и Гвиневеры, однако никак не ожидал, что генерал вспомнит о ней, да еще таким странным игриво-предупреждающим тоном, да еще в столь неподходящий момент. Лишь некоторое время спустя он заметит красноречиво-восхищенный взгляд подполковника, направленный на Екатерину Николаевну, все поймет и удивится еще больше, потому что прежде Николаю Николаевичу очень нравился восторг мужчин по отношению к его жене. Он считал это совершенно естественным, поскольку сам пребывал рядом с ней всегда на грани изумления: «Неужели это чудо моя жена?!» А что же теперь уж не приревновал ли он ее к этому молодому подполковнику?
Между тем генерал, вроде как не обратив внимания на легкое потрясение, произведенное в душе порученца сравнением с Ланселотом, поманил стоявшего рядом с Мазаровичем молодого человека в мундире чиновника.
Тот поспешно подошел.
Моя правая рука, генерал окрасил эти слова тонкой иронией, и Ахте понял ее, так как, будучи человеком военным, успел заметить последствие ранения Муравьева, Струве Бернгард Васильевич. Николай Христофорович обменялся с молодым человеком крепким рукопожатием. Предерзостным образом нередко имеет мнение, отличное от мнения начальства.
Николай Николаевич смутился чиновник, но Муравьев похлопал его по плечу:
Ничего, ничего, если для пользы дела, отнюдь не возбраняется.
В дверях гостиной появился невысокий, примерно одного возраста с Ахте черноволосый офицер с грустными висячими усами, в морском мундире, и всё вокруг подполковника сразу же изменилось.
Муравьев устремился к моряку, раскинув руки:
Наконец-то! А то я думаю: куда же вы пропали?! Он обнял вошедшего за плечи и обернулся: Дамы и господа, с бесконечной радостью представляю вам подлинного героя нашего времени, коего за его открытия устья Амура и островного положения Сахалина потомки будут называть великим, а мы уже можем гордиться тем, что жили с ним в одно время и даже были знакомы. Прошу любить и жаловать Геннадий Иванович Невельской! Ура! Ура! Ура!
3
Сибирская зимняя степь своим цветом напоминала молоко, а бескрайностью океан, только волны этого океана застыли по мановению руки волшебника Мороза, да так и остались на много месяцев. Но игра теней и света в хаосе мелких и крупных волн делала бесконечную равнину удивительно привлекательной, на нее можно было смотреть долго-долго, радуясь и поражаясь прихотливо-естественной красоте великой природы.
Zum Augenblicke dürft ich sagen: Verweile doch, du bist so schön![2] пробормотал Невельской, вдруг устав глядеть в окно кибитки, и откинулся на спинку сиденья. Дрезденское издание обеих частей «Фауста» было у него настольной книгой во всех морских походах. Он воспринимал героя трагедии как родственную душу, но спрашивал себя, готов ли на все ради постижения мира, и со стыдом признавался самому себе: нет, не готов.
А теперь совершенно неожиданно на его пути возникла Маргарита.
Он прикрыл глаза, вспоминая.
Общее «ура» прозвучало нестройно, но аплодисменты были долгие и от души. Невельской смущался, поднимал руки, успокаивая, однако это не возымело действия наоборот, его окружили, продолжая аплодировать и улыбаясь, и всячески старались выказать свое расположение. И вдруг он увидел близко-близко широко распахнутые от восторга голубые глаза, окруженные пушистыми золотыми ресницами, и услышал прерывающийся голосок:
Геннадий Иванович, можно, я вас поцелую?
Он почувствовал, что стремительно погружается в голубую глубину, смог в ответ лишь кивнуть, ощутил на щеке прикосновение мягких горячих губ и услышал одобрительный общий смех и новый взрыв аплодисментов.
И чей-то веселый возглас:
Ай да Катенька! Никак жениха нашла!
За столом их посадили рядом, разумеется, предварительно официально познакомив. Геннадий Иванович узнал, что семнадцатилетнюю обладательницу бездонных голубых глаз и золотых вьющихся волос зовут Екатерина Ивановна Ельчанинова, но все ее называют Катенькой, что она племянница иркутского губернатора (да-да, та самая, о которой в Якутске говорил ему Муравьев). А далее выяснилось, что Катенька обожает книги Джеймса Фенимора Купера и мечтает сама участвовать в каком-нибудь путешествии морском или сухопутном, не важно, главное, чтобы с приключениями и даже тяжелыми испытаниями. Сам не понимая почему, Геннадий Иванович тут же пообещал обязательно написать книгу о подвиге русских моряков, правда, спохватился и добавил: но только позже, потом, когда появится достаточно свободного времени, а пока под большим секретом сказал, что уже ведет необходимые записи. Катенька пришла в восторг и с горящими глазами вытребовала еще одно обещание, а именно что она будет первой читательницей рукописи.
Я буду счастлив, пробормотал совсем потерявшийся Невельской и, опустив голову, исподлобья осторожно оглядел сидящих за столом не видит ли кто его смущение. Конечно же, ему показалось, что все всё видят и лишь из деликатности старательно не обращают на них с Катенькой внимания. Только Варвара Григорьевна, сидевшая напротив наискосок, как раз глянула в их сторону, встретилась с ним взглядом и одобрительно улыбнулась.