Убедились грустно улыбнулся Дебольцов. Не мечите бисера, старший лейтенант. Обратятся и растерзают вас. Евангелие помните?
Толстый оратор из первых подскочил к адмиралу и, спустив клеша, подвинул к адмиральскому лицу лядащую задницу.
А как тебе моя попочка, а? Хороша попочка, славная попочка! бубнил, приходя в экстаз.
Нам, нам покажи! орали снизу. Избрать в депутаты Народного собрания!
Адмирал спрыгнул с ящиков и двинулся сквозь толпу; шел с невозмутимым, мрачным видом все было кончено, флот прекратил существование, теперь новая власть создаст на месте грозной вооруженной силы аморфное, пронизанное невиданной дурью формирование. С комиссарами из низших слоев, из черни во главе
К автомобилю прорваться было трудно, невозможно даже толпа уперто стояла с общей хамской улыбкой словно на одном лице, толкали, стараясь задеть побольнее; флаг-офицер и еще один, из артиллеристов, яростно расталкивали ухмыляющиеся рожи, уже понимая, что через мгновение произойдет непоправимое.
Колчака впихнули на первое сиденье, кто-то из самых революционных попытался укрепить на «линкольне» транспарант с надписью: «Даешь красный флот!» выдернули палки и с треском разодрали податливую материю, швырнули в толпу, автомобиль тронулся, его проводили волчьим воем «Марсельезы» и матерной бранью.
Все было кончено. Оставался формальный акт: объявить о сложении полномочий командующего флотом, назначить временного преемника, спустить свой флаг. Была и еще одна традиционная обязанность, но о ней не хотелось думать, потому что она требовала отказа от некой личной реликвии и навсегда, безвозвратно.
Катер ждал у пирса, командир доложил традиционно о готовности, задымила надраенная труба. «Вы, полковник, держитесь за поручень, упадете с непривычки, усмехнувшись, посоветовал Дебольцову, катер тронулся к рейду, там был уже виден флагманский броненосец «Георгий Победоносец».
Подошли к трапу, послышалась команда, вахтенный офицер ел глазами, командир корабля стоял рядом с новым командующим тот появился как бы сам собой, а может, и был вызван заранее или пришел с докладом? Но это был именно новый командующий, адмирал Лукин. Построилась команда с офицерами, все ждали, Колчак понял, что должен обнародовать свое решение. «Я скажу им все», повернулся он к Дебольцову. Тот кивнул: «Иначе нельзя».
Друзья мои начал Колчак. В эти последние мгновения он вновь ощутил их всех именно «друзьями», теми, ради кого отдают, не дрогнув, жизнь. Он всегда отдавал ее за них и готов был отдать теперь, он знал это. Власть в России захвачена революционной интеллигенцией, которая вот уже сто с лишним лет сотрясает российский воздух враждебным словом отрицания. Этим спесивым фракам чужда Россия и ее страдающий народ, они хотят только одного: болтать, болтать и болтать! О долге, которого они не ведают, о равенстве всех со всеми что глупо и неисполнимо. Но у порога власти стоят и безответственные элементы, большевики в первую голову! Эти болтать не станут. Их вожди всегда звали Русь к топору, и кажется мне настал сей скорбный час. Ни страны, ни армии, ни флота нет боле. Здоровых сил в России тоже нет!
Поднял голову там, на грот-мачте, полощется флаг командующего, его флаг. Еще несколько мгновений, и он поползет вниз. Навсегда.
Я не хочу и не могу, продолжал он вдруг дрогнувшим голосом, наблюдать за развалом, понимая, что сделать уже ничего не могу. Это бесчестно
Подошли к трапу, командир откозырял и удалился странной прыгающей походкой, кортик он не придерживал, и тот болтался, будто случайная деталь случайно надетого костюма.
И еще раз посмотрел на флаг: там уже был другой, контр-адмиральский, Лукина Итак все кончено. Остается только вниз по трапу, к катеру, исполнить последний ритуал.
Медленно, нарочито сдерживая шаг, спустился. Господи Сколько же верст успел он намерить по этим полированным доскам? Площадка, черная вода внизу, дым бьет прямо в лицо, глаза слезятся, надобно спешить: они там, на катере, могут увидеть и неправильно понять. В его жизни не было такого мига, чтобы он заплакал или даже слезы показались на глазах. Итак
Отстегнул саблю, успел увидеть на эфесе вверху маленький белый крестик святого Георгия и надпись, витиевато исполненную штихелем: «За храбрость», поднес клинок к губам: все Сабля медленно падает в воду, вот она коснулась поверхности, раздвинула ее, фонтан брызг долетел до лица, отблеск, он исчезает, мелькнул уже в глубине золотой блик, и все кончено. Нет боле сабли, флота, командующего
Обратный путь был скорым, у дома Колчак извинился:
Не приглашаю, господа Сборы должны быть быстрыми. Вы в Петербург, полковник?
Боюсь, что нет. Поеду в Новочеркасск. Там родственники, дальние, я, знаете ли, не любитель театра. А в Петрограде, простите, начинается бессмысленный театр революции. Прощайте, ваше превосходительство, Бог даст и свидимся еще
Так и расстались. Поднялся в кабинет, на полу валялся Буцефал игрушечный конь мальчика, Ростислава, сына, которого любил безмерно. Ехать Какое безысходное слово, разве можно догнать вчерашний день? Но ведь есть и завтрашний: Анна. Анна Тимирева. Вспомнил Анна Васильевна как-то призналась шутливо: «А вы знаете, как все началось?» «Нет, расскажите». «На Финляндском вокзале я провожала мужа, вдруг он трогает меня за руку: «Видишь, офицер шагает?» Говорю: «Вижу. Кто это?» А шаг уверенный, походка стремительная, и лицо, лицо» «Какое же лицо?» «Вы и сами знаете. Мужественное. Мужское. Это редко теперь бывает: мужское лицо» Воистину: это будущее, зачем иное?
Приблизился к иконе, Спаситель летел на облаке, и лицо его было бесконечно прекрасным, а в глазах печаль
Господи, сказал, царство, разделившееся само в себе, опустеет, и город, разделившийся сам в себе, падет. Но почему, Господи, ты выбрал Россию
«А этот полковник непримирим, но ведь крайности губительны, не надобно крайностей, вот и Христос заповедал нам любовь. Удивительное слово. Для меня оно наполнено другим смыслом. Я оттого и не желаю крайностей».
За спиной голос сына произнес прерывисто мальчик искал среди незнакомых слов нужное и не находил сразу:
Я тоже прошу Господа, чтобы Он сохранил нас всех: тебя, маму, меня И Буцефала.
Бедный ребенок Вот тронул коня за веревочку и вопросительно посмотрел:
Мама сказала, что мы уезжаем. Это правда?
Что с ним будет, что Но ведь невозможно взять его с собой, никак невозможно. Да и Софья разве отдаст? Никогда
Поднял на руки, прижал к груди, какой он теплый, и как хорошо пахнет его маленькое тельце, чем-то бесконечно далеким, несбывшимся «Я должен сейчас наговорить ему кучу глупостей. Обмануть. Как это грустно Но разве есть выход?»
Нет, нет, мой славный, что ты Только на время, здесь опасно теперь, ты же видел какие злые лица стали у матросов, но ведь ты взрослый уже и, конечно же, понимаешь: я должен позаботиться о вас с мамой
Он лгал и чувствовал, как иссякают силы. Он никогда прежде не говорил неправды, даже в самых крайних обстоятельствах. «Ложь во спасение», пришло ему в голову, какая благоденственная мысль, утешение для слабых и глупых. «Но ведь я слабый теперь и глупый, чего уж там»
На пороге появилась статная женщина с преждевременно поблекшим лицом, несколько мгновений она вглядывалась в лицо Колчака, словно ожидала найти ответ на свой горестный, невысказанный вопрос, но адмирал молчал с мертвым лицом, и она сказала:
Слава, иди погуляй с Настей.
Появилась мармулетка, мальчик накуксился и ушел, стояли молча. Наконец Колчак подвинул стул:
Сядем и поговорим спокойно.
Что ж Она села, уставившись в одну точку.
«Как быстро она увяла, какое неприятное лицо» Он тут же устыдился этих мыслей, надобно было начинать тяжелый разговор, но слов не находилось.