Вот и ещё одна гримаса текущего момента: к тебе для лечения зовут дремучую знахарку
Интересно, как будет Шуайнат изгонять хворь из твоего организма? Начнёт трясти амулетами и зачитывать подобающие случаю суры из Корана? Станет бить в бубен и шептать чудодейственные заклинания?
Впрочем, тебя не очень-то волновало всё это. Мысли беззатейливо текли сами собой, и ты вяло струился за ними следом. Главное, что занимало тебя это то, что жизнь твоя переменилась. И это к лучшему. Поскольку хуже, чем прежде, быть не могло. А значит, тревожиться теперь нечего. «Надо спокойно принимать любые перемены, относиться к ним с пониманием и благодарностью, думал ты. А Мариам очень хорошая, я чувствовал, я всегда знал это. Просто удивительно, до чего она замечательная. Мне очень повезло. Я не должен её компрометировать. В сарай не пойду, раз она разрешила остаться в доме. Но надо хорошо контролировать себя и не говорить лишнего, чтобы старая Шуайнат не догадалась о наших отношениях»
Ты чувствовал себя так, словно после затянувшегося путешествия вернулся к очагу, который полагал разорённым, однако обнаружил в нём уютно потрескивающий огонь и запас дров, и тёплую постель, и осталось только закрыть за собой дверь на засов, дабы чужие люди не проникли в пространство твоего грядущего (такого близкого и желанного) отдыха Хотелось закрыть глаза и уснуть. Но ты пока не мог себе этого позволить. Ведь должны были прийти Мариам и Шуайнат. Тебе следовало дождаться их.
***
Минут через двадцать Мариам вернулась в сопровождении толстой старухи Шуайнат. Та молча уселась на придвинутый хозяйкой к дивану стул. Не развязывая траченого молью шерстяного платка, пересунула его с головы себе на спину. Пощупала твои ладони и лоб. Озабоченно поцокала языком и что-то пробормотала себе под нос, покачав седой головой. Затем томительно долго выслушивала хрипы в твоей груди, прикладывая к ней ухо. После чего обернулась и заговорила с Мариам. Ты понимал по-чеченски отдельные слова. Машинально выделил для себя лишь «лала» и «лиелла»13 вероятно, из-за созвучности; сейчас просто не хотелось напрягать мозги.
Потом знахарка ушла (двигалась она медленно, с одышкой; казалось, стоит чуть напрячь слух и различишь в тишине скрип её старых суставов). Мариам проводила Шуайнат, а когда вернулась, радостно сообщила:
Ну, самое главное, что воспаления лёгких у тебя нет.
Что она тебе говорила здесь, в комнате? поинтересовался ты, облизнув пересохшие губы.
Объясняла, как тебя надо лечить, какие травы заваривать. Я всё запомнила и займусь этим, не беспокойся.
Я слышал, она говорила: «угнать» и «гонять» Интересно, каким же образом эти слова касаются моей болезни?
А, вон ты о чём, рассмеялась Мариам, блеснув жемчужно-белыми зубками. Это Шуайнат меня хвалила. Сказала, что правильно я делаю, заботясь о тебе. А то многие считают, будто достаточно угнать человека в неволю и можно без передышки гонять его на разные работы, как будто он машина, которая никогда не ломается. А человека иногда надо и от болезней лечить, и кормить хорошо. Словом, в таком духе А ты, оказывается, подозрительный, да?
Она ещё что-то щебетала, а ты смотрел на неё, отирая ладонью выступившую на лбу испарину, и ощущал быстро разливавшуюся по всему телу слабость. В голове царил полный сумбур.
Мариам, подобная звонкой счастливой песне и яркому солнечному лучику одновременно, продолжала говорить, но ты был ни к чёрту не годный: глаза заволокло мутной влагой, а в уши словно набилась вата и звук её голоса постепенно отдалялся. Затем смысл слов совершенно перестал доходить до твоего сознания, и ты снова закрыл слезившиеся глаза. И стал плавно погружаться в горячую тину болезни туда, где приглушённый свет, бессвязные мысли и волнообразно уменьшающиеся, а потому совершенно неразборчивые обрывки окружающего мира
Глава третья. Симметрия чувств. Злые тени минувшего
И душа,
если она хочет познать себя,
в душу другую должна заглянуть
чтобы там увидеть, как в зеркале,
чужестранца или врага.
Георгос Сеферис
Следующие несколько дней ты пребывал то в знобком кружении и невесомости, то в тягучем потном оцепенении. Это была та грань между сном и явью, когда находишься как бы вне своего сознания, но всё видишь и слышишь, хотя твои взаимоотношения со временем неимоверно запутываются, и нет сил в них разобраться. Правда, иногда дневной свет внезапно начинал меркнуть перед глазами, и тогда окружающее доходило до тебя совсем смутно, как бы сквозь мельтешащую серую пелену и наползающий кровеносный туман
Мариам неутомимо хлопотала возле тебя. Растирала грудь каким-то жиром с едким запахом; поила травяными отварами; а по вечерам усаживала тебя на стул, укутывала одеялом, затем приносила таз с горящими головешками и, поставив его возле твоих ног, периодически бросала в него лечебную смесь из сухих трав, заставляя тебя вдыхать дым как можно глубже. Ты послушно вдыхал и весь покрывался испариной, и кашлял, кашлял, кашлял до полного изнеможения Зато потом становилось удивительно легко дышать; казалось, после этой процедуры ты мог набрать в лёгкие вдвое больше воздуха, чем прежде
Вскоре жар у тебя спал, и ты явственно ощутил, что начал поправляться.
До сих пор Мариам приносила еду в комнату. Поставив тарелки на широкую табуретку перед тобой, она садилась рядом и ждала, пока ты поешь, чтобы унести посуду. Но когда миновала неделя болезни, ты ощутил, что уже вполне в силах подняться с постели. И перед обедом попросил не приносить табуретку, а накрыть на стол.
Когда она позвала тебя обедать, ты с удивлением увидел, что на столе стоит всего одна тарелка, наполненная дымящейся куриной лапшой, а рядом небольшое круглое блюдо с уложенным аккуратной башенкой золотистым сискалом14.
Не понял, Мариам: почему одна тарелка? А ты как же?
А я не буду.
Почему?
Не могу она замялась, опустив взгляд. Я потом пообедаю.
Слушай, так дело не пойдёт, обиделся ты. Я тогда тоже не буду есть. Пока не объяснишь, в чём дело.
Но ты же знаешь, у нас адат
Ну и что?
Адат не разрешает женщине сидеть за одним столом с мужчиной.
Ты это серьёзно, Мариам?
Конечно.
До сих пор ты не знал, как с ней обращаться из-за непривычной двойственности ситуации. Совсем недавно ты обладал этой женщиной. И в то же время фактически продолжал оставаться её собственностью. Так мог ли ты первым скажем, привлечь к себе, обнять, поцеловать её? Чужая душа потёмки; поди угадай, какие у неё планы на твой счёт Эти сомнения до последнего момента не покидали тебя, однако теперь их сломало, как внезапный паводок ломает старую обветшалую плотину. Все барьеры перехлестнула, разрушила, смела прочь внезапная волна нежности и умиления.
Господи, какая ерунда, глупышка! воскликнул ты.
И, порывисто склонившись к Мариам, впился в её губы жадным поцелуем. А потом не удержался от мгновенного искушения полез рукой к ней под халат и твои пальцы не нашли под ним трусиков.
Отпусти, Серёжа, прошептала она радостно замирающим голосом. Что ты делаешь, ну прямо как мальчишка, перестань, ведь ты ещё не выздоровел.
Выздоровел. Я сейчас тебе очень просто это докажу.
Не надо мне ничего доказывать. Тебе полагается лежать и набираться сил. Хотя бы ещё несколько дней не надо, я прошу.
Но ты слышал не слова, а те ласковые, певучие, дрожащие нотки, которые выдавали желание, звали и говорили: «да-да-да!». Ты сел на стул и увлёк Мариам к себе на колени. Она уже ничего не говорила, но в подобные минуты и не нужны никакие слова, чтобы понимать друг друга. Широко раздвинув ноги, она подалась всем телом тебе навстречу. Ваши тела слились, как намагниченные, ударились друг о друга, яростно и судорожно и продолжали биться, сливаясь и разъединяясь, сливаясь и разъединяясь, сливаясь и разъединяясь со стихийной неудержимостью Это было блаженно и неминуемо, как гибельная встреча ревущего цунами с заждавшимся берегом.