После обеда мы снова отправились гулять. После стычки с охранницей мы старались держаться подальше от главного входа и двинулись вдоль барака в сторону уборных. Проходя мимо одного из бараков, я услышала немецкую речь разговаривали две пожилые женщины с младенцами на руках. Я приблизилась к ним с осторожностью: мало ли чего можно было ожидать в этом страшном месте. Дети держались рядом со мной, кроме более самостоятельного Блаза.
Вы немки? осмелилась я спросить.
Они посмотрели на меня с удивлением то ли из-за моей арийской внешности, то ли из-за ссадин на лице или из-за того, что за мной следовал целый выводок детей. Одна из них жестом попросила меня подойти ближе и провела рукой по моему лицу. От нежного прикосновения я заплакала. Простое проявление ласки в этом аду показалось лучшим на свете подарком.
Боже правый, что они с тобой сделали? спросила она почти шепотом.
Меня ударила охранница, когда я подошла к конторе, объяснила я.
Должно быть, это та садистка Мария Мандель или Ирма Грезе, настоящая бестия. Самые страшные животные здесь, в Биркенау.
Это место называется Биркенау? спросила я.
Да, в Биркенау, хотя оно также называется Аушвиц II. Но ты же не цыганка, не спросила, а скорее утвердительно произнесла она.
Я покачала головой и тихо сказала:
Я нет. Но мой муж и дети цыгане. Их хотели привезти сюда без меня, но я не могла их бросить.
А где твой муж? спросила другая женщина.
Нас разлучили сразу после приезда, ответила я.
Он был больным или очень худым? спросила женщина постарше.
Ее вопрос озадачил меня.
Нет, он сильный и здоровый как бык.
Точно?
Я не понимала ее настойчивости и лишь позже узнала о том, что происходило по ту сторону колючей проволоки с детьми, стариками и больными.
Значит, тебе не стоит беспокоиться о нем. Те, кто может работать, получают немного больше еды, и их даже вывозят отсюда на фабрики, сказала другая женщина.
Куда они поместили вас с детьми? спросила пожилая женщина, по-прежнему держа руку на моем лице.
В четвертый барак.
Боже, с русскими! мой ответ ее явно поразил. С этими беднягами так плохо обращаются, что в них не осталось ничего человеческого. Вам нужно убраться оттуда как можно скорее.
Но как?
Мы поговорим с надзирательницей нашего барака. Она обратится с просьбой к начальнику СС. Обычно наши просьбы выслушивают без особых нареканий. Нас здесь и так уже много, но поскольку мы немцы, администрация старается не создавать такой давки, как в других бараках. Мы найдем вам место. Правда, сегодня сделать уже ничего не получится, но будем надеяться, что завтра вас переведут в наш барак. Только ни с кем не разговаривайте и не ввязывайтесь в неприятности. Эти женщины очень опасны, предупредила она.
Ее слова одновременно и повергли меня в уныние, и приободрили. Конечно, изначально нам не повезло, что нас разместили в худшем месте цыганского лагеря, но зато у нас появилась и надежда на улучшение.
Одна из женщин пошла в барак и вернулась с бинтом и маленьким флаконом. Промыв мне лицо спиртом, она перевязала рану.
Одна из наших подруг медсестра, польская еврейка. Она дала нам несколько бинтов для детей, объяснила она.
Я тоже медсестра, вырвалось у меня.
Ну, хвала небесам! Им в лазарете очень нужна любая помощь. Там мало работников и почти нет лекарств.
Я побеседовала с женщинами еще немного. Впервые за время пребывания в лагере я почувствовала радость от человеческого общения. А теперь нам предстояло вернуться в свой ужасный четвертый барак и провести там еще одну ночь. Я молила Бога, чтобы надежда на помощь, которую нам дали сегодня, оправдалась.
Пришедшая из четырнадцатого барака надзирательница записала мои данные и передала их секретарше, которая отнесла их в администрацию. Наверняка этому поспособствовал и тот факт, что я была медсестрой. Кроме того, согласно неписаному правилу, с заключенными из Германии обращались чуть менее строго, чем с другими. Правда только в том случае, что они не евреи.
Всем нам повезло больше, чем бедным евреям, сказала пожилая женщина.
А в чем дело? Почему вы так говорите? озадаченно спросила я, потому что пока что не заметила никаких особых привилегий для цыган.
Их отделяют от остальных сразу по прибытии. И что происходит с ними потом, никто не знает. Исчезают, как не было. Может, их отвозят в другие лагеря, объяснила женщина.
Другая женщина нахмурилась и прошептала:
Говорят, их убивают, а тела сжигают.
Тише, а то навлечешь на нас baxt, зашипела пожилая женщина, осеняя себя крестным знамением.
Да-да, это происходит, когда их уводят мыться в «баню». А потом тела бедолаг сжигают в печах.
Да это всего лишь слухи. Нацисты не способны на такие зверства. Даже у Гитлера были мать и отец, пожилая женщина заметно нахмурилась.
Бэнг вот кто его отец. Сатана, злобно выплюнула другая.
Не могу представить, что они дошли до такого, сказала я.
За последние несколько лет я повидала немалое, но ведь даже у человеческой жестокости имеются свои пределы по крайней мере, тогда я так думала.
Мы вернулись в барак прямо перед ужином, который состоял из куска черного хлеба и свекольного компота. После этого дети сразу легли спать они были слишком измотаны: слишком много переживаний и недостаточно еды, чтобы сохранить какую-то энергию в такое позднее время.
Когда совсем стемнело, мы с Блазом обсудили сегодняшний день.
Лагерь справа от нас это больница, поведал Блаз. С другой стороны находится лагерь для еврейских мужчин. Они каждый день уходят на рассвете работать на нацистских фабриках.
Я очень надеюсь, что завтра нас переведут в новый барак. Не думаю, что он будет намного лучше, чем этот, но, по крайней мере, люди там кажутся добрее, я не могла придумать, что еще сказать.
Блаз продолжил свой рассказ:
Я познакомился с детьми и нашел небольшой сарайчик рядом с администрацией.
Пожалуйста, я же просила тебя не ходить туда, прервала его я.
Наши утренние злоключения показали, что находиться рядом с охранницами или эсэсовцами очень опасно.
Не бойся, я не подходил близко. Только посмотрел на барак эсэсовцев за складом. Они ходят туда пить и курить, и еще я видел, как туда заходили несколько девушек из лагеря.
Я не хочу, чтобы ты туда возвращался. Это слишком опасно, предупредила я его.
Под стоны, ворчание и перебранку обитателей барака мы наконец заснули.
Следующее утро снова выдалось очень холодным. Небо было ясным, а на земле лежал плотный иней. Крыша барака почти не задерживала морозный воздух снаружи. Мы быстро встали. Я отчаянно цеплялась за надежду на перевод в новый барак. Сходив в уборную и выпив кофе, мы остались внутри. Дети дрожали от холода, и все мы жались друг к другу в попытке согреться, хотя от недостатка калорий в организме это было почти бесполезно.
К нам подошла одна из самых агрессивных русских цыганок с чем-то вроде шила в руке и сказала:
Мне нужны твои пальто, герцогиня. Моим детям холодно.
Сейчас, когда решается наша судьба: переведут нас в другой барак или нет, мне совсем не хотелось устраивать шумную разборку. Но, с другой стороны, я и не могла позволить этой женщине забрать верхнюю одежду моих детей.
Я посмотрела ей прямо в глаза и спокойно произнесла:
Мне бы хотелось помочь, но моим детям тоже холодно. Обратитесь за помощью к администрации лагеря.
Тут я заметила, что к нам приближаются две подруги этой женщины. Бороться с тремя, одна из которых вооружена, было бы верхом неразумности.
Тем временем Блаз вскочил, проскользнул между женщинами и поспешил к выходу из барака. Они не смогли его остановить, да никто и не осмеливался выходить из барака в этот час.